Елена Клещенко - Прекрасная Дева Орков

Припасы в мешке кончились на шестой день. К тому времени путники уже достигли Эрегиона. Мглистые горы отдалились, подернулись дымкой, и только их длинные тени, как продолжение ночи, перед восходом тянулись над землей – в самый холодный час, пока солнце не сверкнет из-за вершин. Впрочем, в землях Эрегиона было много теплее, чем в горах. Падубы простирали ветви над лощинами, серые камни скрыла тонкая высокая трава. Стали слышны птичьи голоса, а в кустарнике, что карабкался на склоны, начали попадаться звериные тропы. Но ни эльф, ни гном не прокладывали здесь дорог с незапамятных времен. Только звери и птицы, едва смерклось Багровое Око, вернулись в доселе пустынный край. Теперь здесь вновь была неплохая охота, а в рощах хватало грибов и ягод.

Нарендил не решился надолго остаться в Эрегионе. Зима в предгорьях суровая, а жилища без топора не выстроить. Дальнейший путь пролегал через дунгарские степи – а там издавна плохо с пищей и водой. Поэтому они задержались ровно настолько, чтобы накоптить мяса и налущить орехов в мешки.

Им пришлось остановиться на открытом месте – Хаштах боялась падубовых рощ. Каждый раз, когда они ехали среди деревьев, орка тесно прижималась к Нарендилу, вцеплялась обеими руками в край его плаща и мелко дрожала. Ее дикий взгляд так и метался из стороны в сторону, вверх и вниз, стараясь схватить каждое движение леса, – а лес раскачивал ветвями, листья шелестели, пятна света кружились и дрожали повсюду, и что-то шевелилось в кустах, и кто-то кричал тонким голосом… Еще хуже было ночью. Послушавшись Нарендила, Хаштах сворачивалась клубком, натягивала на голову плащ и засыпала. – Но стоило ветерку прошуршать в кронах, она подскакивала со страшным криком и опрометью бежала, хромая, куда ноги несут. Ночной лес казался ей пещерой, шум ветвей над головой – близким обвалом или наводнением, а может быть, какой-нибудь иной, ужаснейшей напастью, о которой не ведают в Верхнем Мире. После того как ноги занесли перепуганную орку в заросли ежевики, Нарендил не неволил ее приближаться к деревьям.

Здесь начались тяжелые дни для обоих. Беглецы остановились и посмотрели друг на друга. Эльф увидел орку, орка – эльфа, и пророчества Тингрила стали сбываться. Трудно выбрать имя для тех дней – тоска, отчаяние, одиночество и страх одиночества, предчувствие гибели… Отпустив тетиву и услышав, как хрустит валежник под падающей ланью, Нарендил искал рог у пояса – и вспоминал, что охотится один, и не будет веселого пути домой, с добычей за плечами, и никто не ждет его, кроме маленькой неразумной орки. Нет для изгоя ничего страшней, чем первые дни изгнанничества. Нарендил видел сны: Сумеречье, дом, друзья, охота принцев, песенные турниры, путешествие на ладьях к Эсгароту… Порой он во сне забывал о яви; но чаще вздыхал, метался, бредил на родном наречии, и взгляд Хаштах прерывал его сон – пристальный, ничего не выражающий взгляд дикого зверя.

Как пойманный зверь, мучилась и она. Путы, наложенные эльфийскими чарами, оказались тяжелы для орки. Нарендил надолго запомнил день, когда она в первый раз меняла ему повязку на плече. Увидев открытую рану, она безудержно расплакалась и едва смогла связать концами полотно. Нарендил попытался утешить ее, уверял, что ему не больно и что скоро не останется и следа, но вдруг Хаштах оттолкнула его и бросилась ничком на землю, колотя кулаками и жутко рыча. Насилу-то он понял из ее бессвязных выкриков, что она считает себя околдованной. Удар, нанесенный не ей, причиняет ей боль – это ли не эльфийские козни?! Ну ничего, проклятые эльфы еще поплатятся… И Нарендил поплатился сполна. Кто сочтет, сколько мерзких и злых орочьих выходок пришлось ему снести, прежде чем Хаштах смирилась со страшным унижением? Но странное дело, пока он нянчился с разъяренной дочерью Мордора, отступала и его тоска, глаза снова видели солнечный свет. Словно создавалось что-то взамен утраченного. Казалось бы, нелепо и предположить подобное – но ведь и само солнце было когда-то всего лишь заменой утраченному свету.

Был, наверное, и такой час, когда слезы текли по его щекам, и орка вытирала их ладошкой, но никто, кроме оленей, лис да соек, этого не видал.

Когда они снова двинулись в путь, – а было это в начале сентября, – Нарендил, сперва посмеиваясь, а потом все привычнее и серьезнее, стал называть свою спутницу «Мелайне» – так дочь Мордора выговаривала квэнийское «люблю». Хаштах с радостью откликалась на прозвище, да так оно за ней и осталось. И то сказать – горделивый вызов, что слышался в квэнийских корнях нового имени, как нельзя лучше подходил к ее нраву. Нарендил не знал и не узнал никогда, что в одном из Людских наречий «Мелайне» означает «Черная» [7] «В одном из Людских наречий «Мелайне» означает «Черная"». «Melaine» (греч.). Как и большинство имен, возникших из любовного лепета, имя «Мелайне» звучит достаточно одиозно для любого постороннего, владеющего Квэниа: наиболее пристойный с точки зрения здравого смысла перевод – «Любезная Айнуру». .