Майкл Уильямс - Отважное сердце

Бард встал и возгласил:

– Для сегодняшнего празднества я выбрал «Мантию Розы». Поэтическое чутье подсказало ему, что эта «рыцарская поэма» – вероятно, любимое произведение нашего отца. Тот благодарно улыбнулся и приветственно поднял свой бокал.

В поэме говорилось о воле, о свободе, о розах в небесах. Она была длинная и скучная.

Алфрик лезвием кинжала слегка касался спины уснувшей возле него собаки – та блаженно подергивала лапами.

Бригельм в красной рясе сидел неподвижно – он был похож на огородное пугало. Сидел он с отсутствующим видом; возможно, молился про себя.

Но отец с большим вниманием слушал даже самые нелепые строфы этой дурацкой поэмы. А когда Квивален Сез кончил читать, отсыпал ему добрую дюжину серебряных монет.

Трубадур кратко и с достоинством поблагодарил отца, повесил лиру на плечо и ушел.

Позже я не раз думал: если Квивален Сез такой знаменитый и прославленный, то почему он оказался у нас, в самом что ни на есть захолустье Соламнии?!

Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои верные солдаты.

Квивален Сез шел по дороге на запад.

О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то великому поэту будет очень и очень больно!

Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!

Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот «кое-кто» был мой брат Алфрик.

Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел, как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим путем.

– Я углядел все, маленький негодяй!

Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.

– Ты хотел сказать «я видел все», – поправил я Алфрика, напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.

Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как мог.

– Да что ты видел, мой дорогой брат?

– Я углядел все, – повторил он, – ты кинул солдатика в Квивалена Сеза и попал ему в голову.

Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки – словно венок, каким одаривают поэтов.

– Но, брат, разве ты не «углядел», что наш знаменитый гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий рукав своего одеяния?!

– Врешь! На столе сегодня не было серебра. Мы принимали барда, а е купцов!

Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне в нос и в рот.

Отплевываясь, я заверещал:

– А секретного плана ты у него не заметил?! Уверен, что он – никакой не бард, а шпион. Враги отца задумали захватить наш замок!

Брат, наконец-то слегка разжал руки. Казалось, он задумался.

Я чуть-чуть смог повернуть голову.

– Да что с тобой случилось, Алфрик?! Тебя околдовали или загипнотизировали? Ты видел то, чего не было, то, что только должно было произойти.

Алфрик все еще прижимал меня к стене, хотя уже с гораздо меньшей силой. Он не знал, как ему поступить. Он был глуп и не обладал воображением. Поэтому он верил только в то, что видел собственными глазами. Но с другой стороны, он, может быть, и впрямь что-нибудь не так «углядел»?

Я плакал и умолял его отпустить меня. Я старался его разжалобить – но моему брату, к несчастью для меня, жалость была неведома…

Но я ошибался, когда полагал, что Алфрик не обладает воображением. Впоследствии я не раз убеждался, что воображение у него может быть чрезвычайно богатым!

Вы уже знаете: законы гостеприимства для нашего отца были священны. Если гостя в доме обидели, отец страдал неимоверно.

В одном из своих длинных писем к отцу Квивален Сез написал о «дарованном ему мистическом моменте», когда возле нашего замка «божье послание» ударило его по затылку. Надо сказать, бард не нашел моего солдатика – вздувшуюся шишку на голове он просто счел за материальное доказательство утверждения: художник должен творить в страданиях.

Правда, «мистический момент» вскоре вылился во временную потерю зрения – свои ощущения во время болезни он красочно описал в поэме, которая хотя никогда не была опубликована, но месяц спустя после написания стала известна нашему отцу. Слова о «божьем послании ранним утром у стен рыцарского замка» позволили отцу догадаться, что здесь не обошлось без участия одного из его сыновей.