Вадим Вознесенский: Евангелие рукотворных богов

– Держись, братишка, нам тебе ещё кости править.

Появление раненного стало самым знаменательным событием зимы в бедном на новости хуторе. Ванко сутками просиживал возле спасенного, смачивал губы водой, пытался поить горячим бульоном и помогал менять компрессы. Состояние больного не улучшалось, пунцовым цветом налились края зашитых ран, потемнели обмороженные руки, не уменьшалась опухоль в привязанной к доске-шине ноге. Знающие люди посматривали и лишь качали головами: "Крепко за жизнь цепляется, другой бы давно отошел".

С другой стороны, явных ухудшений тоже не наблюдалось. "Куда уж хуже?", - пожимали плечами скептики, но, после лечения распоротой щеки, бред стал внятнее и разборчивее, со временем, отрывочные фразы начинали складываться в бессмысленные, но связанные выражения. Мальчишке нравилось слушать бесконечное бормотание незнакомца. Словно тебе досталось несколько измятых обожженных листков-фрагментов, вырванных из большой книги. Ты читаешь их и каждый из них интересен, но не имеет ни конца, ни начала, и, сам по себе, не связан ни с одним из других.

Несчастный часто общался с невидимой собеседницей, то задавая непонятные вопросы, то умоляя простить за предательство. Иногда с его уст срывались короткие команды, подтверждающие его былую принадлежность к служивому племени, выкрики, будто душа все еще продолжала воевать где-то на забытом поле брани. Бывало он проклинал кого-то далекого, уже ушедшего, до кого не могли никак дотянуться его безжизненные руки.

Паренек вечерами пересказывал услышанное взрослым, но обрывки бреда не могли пролить свет на главный вопрос - откуда в зимнем ночном лесу взялся израненный одинокий человек. Нельзя сказать, что хутор был оторван от мира - он находился на пути в Устье Куты к Елене и летом мимо в обе стороны сновали караваны торговцев, изредка останавливающиеся на ночлег. Несколько раз охотникам приходилось отбиваться от разбойников, банды которых прорывались дальше от Пути в поисках наживы. Но все, даже бродяги и паломники, перемещались сплоченными группами, способными противостоять опасности - в новом жестком мире не было места одиночкам.

Ночь сменялась днем и к середине второй седмицы все уже привыкли к раненному, к его стонам и свистящему надрывному дыханию, балансирующий на эфемерной грани между смертью и жизнью человек воспринимался окружающими практически как член общины. Мороз не торопясь, но с каждым днем все ощутимее, отступал. На ледоход в скорое время, правда, надеяться не приходилось, потому ярмарка в этом году могла отложиться дней на десять. Вечерами охотники начали доставать из сундуков рыбачьи снасти, пришло время проверять их состояние, править и чинить в ожидании короткого лета. Работу свою они сопровождали однообразными байками да привычными шутками, женщины время от времени развевали скуку красивыми, но печальными и тоскливыми песнями. Одним из таких унылых вечеров в главную избу вломился дозорный:

– Чужие на дороге, человек тридцать верхом!

В нынешние времена отряд из тридцати воинов представлял собой серьезную силу. Боеспособных мужчин хутор мог противопоставить целых шестнадцать человек, за высоким частоколом можно относительно безопасно отсидеться, отстреливаясь из самострелов, но если гости позволяли себе лошадей, то и вооружены они могли быть соответствующе. Хорошего мало, проехали б лучше мимо, по своим делам, да кто на ночь глядя от теплого угла откажется. Молча мужчины похватали оружие и высыпали на улицу, завернув детей, сунувшихся было за ними.

Изнутри к частоколу вела насыпь, охотники занимали позиции, пританцовывая на морозе да поудобнее устраивая самострелы, заинтересованно выглядывали меж заостренных зубьев. Почти три дюжины всадников на укутанных в длинные стеганные попоны лошадях и не думали проезжать. Отряд уверенно свернул с русла реки и ровной колонной по два открыто направился к запертым воротам хутора.

– Хозяева! - привстал на стременах головной, ехавший по правую руку, - что смотрите хмуро, впустите погреться.

– Всех пускать, больно кровью ссать, - мрачно отозвался старейшина.

– Мы люди мирные, разве что бражкой угостить можем - от нее и правда ночью побегаете, - засмеялся собеседник, - тебя звать то как, батько?

– А батькой и зови, сынок, - не менял тон Сивый, - ехали б вы и дальше, если по мирному.

– В Каймонке вчера ночь гостевали, так Кулак говорил: хороший Сивый хозяин, радушный. Выходит, соврал, куркуль толстожопый?