Марина Суржевская - Живое

Еще шажок…

Оскаленные морды, когти, лапы…

Какие-то непонятные груды, кучи тел…

Эфрим.

Скалящееся со стены чудовище, тоже почти осязаемое.

Дальше… Девушка в развевающейся мантии и с крыльями за спиной… Она стояла вполоборота, казалось — миг, и покажет нам свое лицо, прячущееся за перьями. Из толстой косы выбились завитки волос. Такие реальные, что хочется поправить их рукой…

Я замерла, уставившись на последнее изображение. Очень похожая статуя встретила меня в Мертвомире.

Художник точно был безумен.

Но он, очевидно, тоже побывал за Дверью.

Остальная стена тонула во тьме, но ощущение, что оттуда на нас смотрят потусторонние глаза, ужас и тоска — не покидало.

— Как думаете, что все это значит? — глухим шепотом произнесла Мелания. Нервно выдернула из-за ворота звезду — знак своей святой, прижала к губам.

Почему-то говорить громко было страшно.

— Один из заключенных сошел в этой темнице с ума и начал бредить, — сердито и нарочито громко сказала Ливентия. Но все же отступила в сторону света. — Хотя не могу не признать — этот сумасшедший был настоящим гением. Никогда не видела таких… картин. Они же словно живые.

— Думаешь, он умер здесь? — вздрогнула послушница и обернулась, словно страшась увидеть сидящий в углу скелет. — Я слышала, что смерть художника наполняет его творения жизнью.

— Я думаю, что кто-то здесь слишком впечатлительный, — скривилась Ливентия, явно пытаясь не поддаваться силе рисунков. Но было очевидно, что красавице не по себе. Южную смуглость сменила неестественная бледность.

Сердито фыркнув, Ливентия отошла. Мелания торопливо бросилась за ней. Я посмотрела во тьму, за край света. На границе стояла крылатая девушка. Дальше скалился эфрим.

И он был почти живой…

Я поежилась и торопливо отвернулась.

Итан стоял неподвижно возле рисунка крылатой. Свет факела почти не достигал его, прятал в сумраке крылья. Парень поднял руку и медленно погладил нарисованные перья. Мне показалось, что его пальцы дрожат.

После увиденного всем было ощутимо не по себе, даже косорыловка не спасала от гнетущего впечатления. Странная стена пугала и в то же время — притягивала. Хотелось снова рассмотреть подробности, окунуться в нарисованный мир. Но что-то внутри сопротивлялось, кричало об опасности.

Не сговариваясь, мы повернулись к стене спинами, сбившись в тесную кучу возле решетки, поближе к факелу. Здесь была навалена подгнившая солома — хоть какая-то подстилка. Итан благородно отдал свой плащ замерзающей Ливентии и даже удостоился от нее благодарности.

— Поверить не могу, что сижу с вами в каком-то вонючем подземелье, — буркнула красавица, пытаясь разрядить обстановку.

— Ох, не начинай, — махнула рукой послушница, натянуто Улыбаясь. — Мы тебя с собой не звали. Кстати, если бы ты не пошла, Ринг мог и не полыхнуть! Ясно, что ты его раздражаешь даже в бессознательном состоянии!

— Его Дар — черное пламя! — тоже улыбнулась я. — Невероятно!

— Интересно, что он нашел в Мертвомире, — протянула Ливентия.

«И где», — подумала я. Но в то же время порадовалась, что Рингу удалось хоть что-то добыть!

— А что с остальными, они нашли Дары? Мелания, ты знаешь?

Девушка покачала головой.

— Надеюсь, Рейна получит в подарок рецепт яблочного пирога, — фыркнула Ливентия. — А Альф — полезное умение фигурно штопать носки!

Мы рассмеялись, сбрасывая напряжение. Со всех сторон посыпались предположения о том, что могли бы получить в дар наши друзья и недруги. Так мы развлекались ближайший час, прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло. Потом переключились на сожаления о заканчивающейся косорыловке и мысли о том, чем бы мы сейчас отужинали. Голодные животы подпевали урчанием.

— Иви, может, тебе достался Дар создавать из воздуха сдобные булочки? Попробуй?

— Нет таких Даров, — фыркнула я и показала свой браслет. — К тому же мой, если он и есть, надежно заперт, как видите.

Факел чадил, и мы поглядывали на него с опаской — не погас бы. Остаться во тьме было страшно, так и чудилось, что жуткие рисунки оживут и сойдут со стены. Разум понимал, что это всего лишь линии — следы серого грифеля на камне, но нутро противилось этому пониманию и нашептывало, что безумие заключенного художника может быть опасно. Может свести с ума и нас…

Это ощущение было совершенно необъяснимым, но невероятно ясным.

И даже без обсуждения было понятно, что опасность рисунков чувствует каждый из нас.