Дмитрий Силлов - Закон Чернобыля [litres]

Однако автомат я удержал благодаря трехточечному ремню, больно дернувшему плечо. Удобная штука такой ремень, если есть навык пользования им. И оружие в бою упустить сложнее в ситуации как у меня, например. Другой вопрос, функционально ли теперь то оружие после удара пули, прилетевшей сбоку?

Я резко развернулся, уже понимая, что сейчас прилетит и вторая, и вряд ли я успею выстрелить раньше…

Не прилетела.

Стрелок – крупный, плечистый мужик в навороченной снаряге – больше опасности не представлял. Скрутило его, будто я уже всадил очередь ему в грудь. Пистолет выпал из его руки, сам же он рухнул на одно колено, держась за сердце.

Бывает. Перенервничал, видать, пытаясь меня пристрелить. Ну ничего, больше пытаться не будет. По такой габаритной мишени я и с отсушенной левой рукой не промахнусь, благо расстояние небольшое.

Я нажал на спуск… но выстрела не последовало.

Ясно.

Пуля, ударив в ствольную коробку, скорее всего, перекосила патрон в патроннике. А может, и еще чего. «Калаш» – машинка замечательная, но не предназначенная для того, чтоб ею пули безнаказанно отбивать.

Впрочем, это было уже неважно. Стрелок пока безопасен, надо дело доделывать.

Я выдернул из ножен «Бритву» и ринулся на академика… который проявил неожиданное проворство. Отскочил подальше, к самому огромному пульту, откинул стеклянный предохранительный колпачок и с силой ударил по блямбе, похожей на красный гриб.

«Кранты! – мелькнуло у меня в голове. – Кнопка самоуничтожения!»

Но я ошибся.

Пол в этом центре управления был выложен стальными рифлеными плитами размером примерно два на два метра. И после активации кнопки плита под ногами Захарова внезапно резко ушла вниз.

Лифт!

Старый пройдоха и здесь подстраховался!

По-хорошему следовало бы прыгнуть следом, но я прекрасно понимал: тот тип с пистолетом сейчас грудную клетку себе помассирует, да и выстрелит еще разок. А мертвый я точно академика не поймаю.

И я ринулся к здоровяку, который как раз, подобрав оружие с пола, медленно так, неуверенно вставал на ноги. И рука с пистолетом у него тоже вместе с ним поднималась. Еще немного, и ствол окажется направленным мне в живот.

Я же очень не люблю, когда линия выстрела мне кишки щекочет. Поэтому я на бегу резко сместился в сторону – и прыгнул вперед, отводя назад руку с ножом, напряженную, словно пружина, готовая резко распрямиться.

Прыгнул – и ударил. Прямо в сердце, зная, что попаду точно куда наметил. Потом, когда клинок мягко войдет в тело, нужно будет лишь мощно провернуть нож в ране, будто саморез в твердую доску вкручиваешь, – и все. И можно больше не опасаться, что этот бугай в меня выстрелит, так как с разорванным сердцем стреляется неважно…

Правда, в последнюю секунду мне показалось, что я где-то видел этого мужика с лицом, словно вырубленным из камня. Давно. Очень давно, словно в прошлой жизни. Уже и не вспомнить где – да и не надо. Потому что если ты где-то кого-то видел и этот кто-то в тебя стреляет, то это совершенно не повод оставлять его в живых. Да и удар уже не остановить…

Но он остановился!

Я прям как в замедленном фильме это увидел…

Внезапно камуфляж на груди стрелка разорвало нечто, похожее на серебристое жало, выстрелившее навстречу «Бритве». То есть изнутри ударило, прямо из мужика…

Я был готов к тому, что мой нож, выкованный из уникального артефакта, как всегда легко войдет в живое тело. Но внезапно мое плечо рвануло болью – сверкающий лазурью клинок словно на непреодолимую преграду наткнулся, как обычный нож, которым сдуру в бетонную стену ударили.

И она зависла в воздухе, моя «Бритва», встретившись острием клинка с кончиком жала, высунувшимся из груди стрелка в камуфляже. Они словно слились на мгновение, в течение которого я успел рвануть на себя рукоять ножа и понять, что это бесполезно. С таким же успехом я мог попытаться оторвать пушку от танка. Поэтому мне ничего не оставалось, как стоять и смотреть.

А посмотреть было на что…

«Бритва» сливалась с тем, что лезло из груди человека. Место соприкосновения лазурного клинка и серебряного жала стало размытым, нечетким, словно окутанным клочком тумана, – но сквозь этот туман все равно было видно, как две сущности, которые язык не поворачивается назвать предметами из нашего мира, становятся одним целым. Время словно замедлило свой бег, чтобы я мог рассмотреть в деталях, как клинок моего ножа, который я считал эталоном несокрушимости, внезапно стал мягким, податливым для того, чтобы принять в себя сверкающее ослепительным серебром нечто, которому я пока не мог подобрать определения…