Дмитрий Силлов - Закон Чернобыля [litres]

Проговаривая это, девушка шла к Томпсону, не мигая глядя на него. Рот полуоткрыт, на щеках горит тот же румянец, грудь вздымается под комбезом, который Дана медленно расстегивала на ходу.

Джек, обалдевший от такого поворота событий, стоял, замерев на месте, словно до «глаза тьмы» дотронулся. Не ожидал. И что делать – не знал, пожалуй, впервые за многие годы. Ну не было раньше такого, чтоб женщина смотрела на него как голодная анаконда на свою законную добычу, которую сейчас проглотит.

А когда оторопь прошла, было уже поздно что-либо изменить.

Да и не хотелось, положа руку на сердце…

Фигурка у Даны была что надо, тут природа постаралась на славу. Томпсон как увидел все, что скрывал комбез, так и потерял себя. Словно дикий зверь в нем проснулся. Схватил девушку в охапку, повалил на пол, судорожно расстегивая на себе все, что полагается расстегивать в таких случаях…

А Дана будто только и ждала подобного.

– Ну давай, медведь! – жарко шептала она ему в ухо. – Покажи, как вы там, за океаном, это делаете!

И Джек показал. Трижды подряд, словно три пулеметные ленты, соединенные вместе, в мишень высадил. И когда патроны кончились в ноль, отвалился от Даны – опустошенный… и несчастный. Надо же, не совладал с собой. Изменил той, которую любил всем сердцем… И которой больше нет. Другие живым женам изменяют запросто, а он мертвой не мог – до этой минуты.

– Зачем… ты так? – только и спросил.

– Тебе было плохо со мной? – сыто улыбаясь, словно перекормленная кошка, склонилась над ним Дана.

– Мне плохо сейчас, – сказал Джек, безучастно глядя в потолок.

В его мире что-то изменилось, но что – он не мог понять. Будто натянутая струна оборвалась. Нет, он все так же был намерен оживить свою семью, но уже не потому, что это было ему необходимо, а, наверно, из природного упрямства – если решил что-то сделать, надо довести дело до конца. Только вот как потом смотреть в лицо жене и дочери после того, что произошло только что? И ладно бы ему не понравилось. Понравилось же, да еще как! Настолько, что он боялся взглянуть на Дану, потому что чувствовал – его зверь, до поры затаившийся в берлоге, готов был уже снова вырваться наружу. Изголодался, сволочь, по женскому телу.

– Совестливый, значит, – тряхнула рыжей гривой Дана, словно рассерженная кобылица. – Бывает, знаю таких. На Большой земле сучка осталась, а они при первом удобном случае – из дому, типа, удачу ловить. А сами на первую же подвернувшуюся бабу лезут, кобели паршивые. И ты, американец, такой же. Потому не жалко.

– Что потому не жалко? – не понял Томпсон.

– Тебя, – усмехнулась Дана, вновь наклоняясь над полицейским, так, что ее полный обнаженный бюст коснулся его груди.

Джек отвлекся было на это прикосновение – да и кто бы не отвлекся? И тут же почувствовал, как его виска коснулся еще горячий металл, не успевший остыть после перестрелки с зомби. Послышался щелчок взводимого курка.

– Лежи как лежишь, медведь, и не дергайся, а то я ненароком нажму на спуск раньше, чем планировала, – проговорила девушка, глядя Томпсону прямо в глаза. – Хорошо с тобой, но видишь ли, в чем проблема: хабар нам достался слишком знатный, а я не люблю делиться. Зато люблю смотреть, как вы, мужики, умираете. Каждый – по-своему. Одни верещат от страха, как зайцы под ножом, другие подыхают красиво, с достоинством, хотя в душе тоже очень хотят орать от ужаса. Таких уважаю. Ты же второго типа, верно? Не разочаруешь меня и умрешь так, чтоб я не жалела о том, что перепихнулась с накачанным мешком жидкого дерьма?

Томпсон слушал ее – и ему было наплевать, что его висок греет ствол «девятьсот одиннадцатого», который он так легкомысленно оставил на полу в расстегнутой кобуре. Если сейчас Дана выстрелит, то он просто воссоединится с семьей, и все. Хотя и там жена вряд ли простит его за произошедшее только что. А может, и простит. Пастор, помнится, говорил, что когда по-настоящему любят, всегда прощают…

Но Дана не выстрелила.

Джек уже не слушал, что она там говорит, упиваясь собственным превосходством над ним, как вдруг девушка ойкнула – и замолчала, глядя на него огромными глазами, расширившимися от боли.

На голую грудь Томпсона упала горячая капля. Потом еще одна. И еще…

Он опустил взгляд. И даже не удивился тому, что увидел. Зона быстро отучает удивляться любого, кто сумеет выжить в ней хотя бы первые несколько часов. Он же вроде тот кинжал за голенище берца засунул – и забыл про него в суматохе.