Девушка с потрясающими зелеными глазами и волосами цвета топленого шоколада давно ушла. Кажется, ее звали Кристина? Или нет?
Да какая разница! Я уже не помнил ее имени. Как и не помнил названия больницы, погрузившейся в темноту «отбоя». Я встал с постели и, пройдя по коридорам вынужденной тишины, поднялся на крышу.
Там… Ночной ветер трепал мои длинные черные волосы и раздувал распахнутую куртку больничной пижамы. В дымной ночи легко можно было затеряться. И город воспользовался шансом, спрятав в смрадном горючем облаке все свои нетерпеливые огни, словно нагое тело под пуховым одеялом. Я задумался…
Люди подобны городам, на протяжении всей истории строят памятники своему эгоизму. Их любовь, по сути, и есть основа, фундамент для монументального самолюбования. За прожитые века я пришел к одному выводу — все жертвы людей, вся их любовь, все творчество — всего-навсего акт любви к самим себе.
Скольких воинов я встречал, кидающих жизнь под ноги царям, господам, генералам? А мучеников? Они клялись в любви к народу и справедливости, а сами испытывали тщеславное наслаждение от роли «Христа». Слава, помпезность, самолюбование — феерия смертей.
Но были и другие, они мучились от неразделенной любви и умирали ради вины, отмщения, ненависти. Многие вершили самосуд, а сами кляли самых близких людей в испорченной жизни и недостаточном уважении. Жизнь оставляла их тела, а сердце все равно переполнялось едкой радостью от того, что теперь окружающие виноваты в их смерти, а значит, обречены на вечный ад собственной совести. Гротескная драма.
Как глупо! Разве так надо уходить? Я улыбнулся. Впереди, в густом пепельном тумане начинает обрисовываться темная фигура человека. Кажется, он стоит у самого края или даже за ним. За спиной у него виднеется очертание скрипичного футляра.
Мне хорошо знаком обладатель мистического силуэта. Когда он играет на скрипке, с лиц планет исчезают целые города, народы, страны, а иногда и сами планеты.
Контролер.
Их множество в нашем мире, они ходят среди людей и внешне ничем от них не отличаются. Но они бессмертны, а их музыкальные инструменты способны перевернуть историю.
Контролеры… Им подчиняются такие, как я, духи, что обречены скитаться по свету и искать земное воплощение своего самого заветного желания. Нас называют «асуры», сущности, ввергнутые в вечную борьбу и беспокойство.
Забыл упомянуть, я асур по имени Люций, а Теодор — сумеречная фигура на крыше — мой контролер. Он всегда неусыпно следит за мной, следует по пятам, и поэтому постоянно рядом, как тень, как меч над головой, как свидетель извечных неудач.
Теодор жил задолго до меня, я даже не берусь предположить истинный возраст моего сателлита. Вся земная возня ему просто смешна, а люди представляются не значимее пылинок. Он почти Бог, но все же не Он, а скорее, навеки проклятая душа. Но такие как раз самые опасные и загадочные.
Я подошел к нему. Теодор действительно стоял на самом краю и неподвижно взирал на город остановившимся взглядом. Черные, глубокие глаза ничего не выражали, просто отзеркаливали марево под нашими ногами. Черные длинные волосы в полной безмятежности покрывали спину и плечи, даже ветер не смел нарушать их покой.
— Что, Люций, опять неудача? — обратился ко мне Теодор своим степенным тихим голосом, в котором отразилась размеренность прожитых тысячелетий.
— Да, опять, — кивнул я.
— Все еще надеешься?
— У меня есть выбор? Я существую только потому, что обречен однажды исполнить свое желание. Разве не оно меня здесь держит, подобно тому, как держал камень Сизифа?
— Я бы не сравнивал, — Теодор обернулся и скользнул по мне взглядом. — Все же ты ищешь истинное веление твоего духа. И это не наказание.
— А что?
— Этап перехода… в вечный покой.
— А откуда ты знаешь? — я усмехнулся.
— Моя форма более совершенна, — Теодор прикрыл глаза, сейчас на мертвенно бледном лице читалась усталость. — Вы, асуры, рыщете в поисках освобождения и рано или поздно его находите. Я же никогда не освобожусь. Уже. Я, видимо, ничего не хотел при жизни и, как результат, теперь обречен следить за вечно неспокойными асурами. Такова воля высшей силы… И я бы не советовал задаваться вопросами «зачем?», «почему?», они ни к чему не приведут, кроме невроза, если, конечно, у асуров таковой возможен, — он усмехнулся, — поэтому прими, как данность.
— Теодор, я все понимаю, просто мне кажется, я слишком долго ищу.
Читать дальше