Сьюзен Пфеффер - Жизнь, какой мы ее знали [litres]

– Я не хочу, чтобы вы умирали.

– Я это ценю. Так вот, когда я все-таки умру, и ты меня найдешь, учти несколько важных вещей. Во-первых, с телом делайте что хотите. Что проще. Питер заезжал ко мне после вас, он говорит, тут ежедневно умирает десяток, а то и больше людей. Я ничем не лучше их всех и, возможно, намного хуже некоторых. Питер сказал, больница все еще принимает трупы, так что, если вам это подходит, мне тоже. Мне никогда не импонировала идея погребения, всегда предпочитала кремацию. Прах моего мужа развеян где-то над Атлантикой, не лежать нам бок о бок в могиле.

– Ладно, – сказала я. – Если обнаружу ваше тело, позову Мэтта, чтобы он отвез вас в больницу.

– Хорошо. Теперь: когда меня не станет, пройдитесь по дому и заберите все, что может пригодиться. О наследниках не волнуйтесь. Я с мая не получала вестей от сына и его семьи, будем исходить из того, что мои пожитки им не понадобятся. Если они вдруг объявятся у вас на пороге, и вы еще сохраните что-то мое, отдайте им это. Но не забивайте голову. Проверьте весь дом, от чердака до подвала. У меня в машине осталось немного бензина, сложите туда все и поезжайте к себе. Не стесняйтесь. Мне ничего не понадобится, а у вас, чем больше ресурсов, тем лучше шансы. Зима будет долгой и страшно суровой, и я бы здорово рассердилась, если б узнала, что вы не взяли чего-то, что поможет вам ее пережить.

– Спасибо.

– Когда умру, заверните меня в простыню. Одеяло не тратьте. И даже если объявится кто-то из моей семьи, я оставляю твоей матери бриллиантовую подвеску, а тебе – рубиновую брошь. Это подарки лично вам, и смотри не забудь. Мэтту достанется картина с парусниками, она очень нравилась ему в детстве, а Джонни – пейзаж из столовой. Не знаю его вкусов, но что-то надо оставить и ему, а это хорошая работа. Из мебели вам, вероятно, ничем не воспользоваться, но можете разломать ее на дрова.

– У вас тут антиквариат. Мы не можем такое жечь.

– Кстати, о горящем. Все свои письма и дневники я сожгла. Там не было ровным счетом ничего интересного, просто не хотела вводить вас в искушение. В общем, их нет. А вот альбомы я сохранила. Твоей матери они могут доставить удовольствие, там есть старые фотографии ее семьи. Все поняла?

Я кивнула.

– Хорошо. Матери ничего из этого не говори, пока я не уйду. Ей и без того есть о чем переживать. Но когда умру, не забудь передать ей, что я любила ее как собственную дочь, а вас всех – как внуков. Скажи, я рада, что ей не пришлось присутствовать при моем конце и что она ни в коем случае не должна винить себя за то, что не смогла нанести последний визит.

– Мы любим вас, – сказала я. – Мы все ужасно вас любим.

– Уж надеюсь. А теперь скажи-ка, ты взялась за учебу?

Ясное дело, нет, но я уловила намек на смену темы и подыграла.

Вернувшись домой, я подбросила дров в печку и прилегла поспать. Проще было уснуть (или притвориться спящей), чем болтать с мамой о миссис Несбитт как ни в чем не бывало. Я в жизни не задумывалась о том, каково быть старой женщиной. А сейчас вообще не уверена, что проживу достаточно долго, чтобы стать хоть какой-то женщиной.

Но я надеюсь, что, приближаясь к своей смерти, сколько бы лет мне ни было, смогу смотреть ей в лицо с таким же мужеством и здравомыслием, как миссис Несбитт. Надеюсь, этот урок я усвоила по-настоящему.

1 ноября

Мэтт, вопреки обыкновению, все утро проболтался в доме. Его помешательство на дровах стало еще сильнее с тех пор, как мама вновь переехала на веранду. Я понимаю, это из-за того, что мы стали топить печку немного раньше, чем рассчитывали, но все равно немного бесит. Хотелось бы, чтобы он периодически оставался дома и выносил горшок.

А днем перед домом вдруг раздался звук подъезжающей машины. Мэтт кинулся на улицу, и не успела я глазом моргнуть, как он, Джон и двое незнакомых парней принялись выгружать из пикапа и носить на веранду листы фанеры. Мама наблюдала молча, вероятно, была в курсе.

Едва парни уехали, Мэтт с Джоном взялись закрывать этой фанерой окна веранды. Когда дом построили, никакой веранды тут вообще не было – просто заднее крыльцо, куда выходили окна кухни и столовой. Потом крыльцо закрыли, а вместо окон оставили проемы в стене. Вот почему там так светло – на веранде застекленные люки в потолке и три застекленные стены (и конечно, наружная дверь). Мэтт заколотил окно между кухней и верандой, а перед окном в столовую просто поставил фанерку, чтобы можно было отодвигать ее, доставая оттуда дрова.