Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

– Сюда.

Красно-черные фигуры выросли перед ними, укололи глазами и расступились, стукнув кулаками в железо своих нагрудников.

В покоях, занавешенных богатыми тканями, стояли высокие подсвечники, горели толстые свечи, курились дымки ароматических масел. Мягко мерцало странное, нездешнее дерево стульев, подставок, полок и комодов.

Было душно.

Титор Гельмих Астараго лежал на широкой кровати, под белым покрывалом, обложенный подушками и мехами. Лицо его было восковым, нос заострился, щеки впали. Виски, усы блестели капельками пота. Дышал он тяжело, с присвистом, будто старался вывести какую-то короткую мелодию. Серый вяз и резеда пожухли, от лилии тянулись между ними черные, ядовитые завитки.

В ногах у титора сидел маленький лысый человечек с испуганным лицом. При появлении кафаликса и Эльги он встал и сцепил пальцы на груди свитки.

– Господин Саргюс! – торопливо заговорил человечек. – В ночной приступ мне удалось сохранить жизнь господину титору, но боюсь, что все мои дальнейшие усилия бесполезны. Кровь господина титора почернела, и это очень нехороший, можно сказать, печальный признак. Предвестие.

– Я понял, господин Шамм.

Кафаликс кивнул человечку и развернул Эльгу к себе.

– Ты сможешь спасти его? – спросил он, наклонившись.

Ива, дуб, смоква и крыжовенные, зеленые глаза, в которых мерцает отчаяние.

– Не знаю, – честно ответила Эльга.

От густых ароматических запахов у нее кружилась голова. Кафаликс встряхнул девушку, заставляя прийти в себя.

– Госпожа мастер! Вы говорили, что сможете облегчить его боль.

– Вы могли бы открыть окно? – спросила Эльга.

– Окно?

Кафаликс дал знак, и черно-красная тень, отделившись от стены, приоткрыла ставень, звякнул запорный крючок. Свежий, прохладный воздух потек в покои.

– Так лучше?

– Да, – кивнула Эльга, вдохнув. – Мне нужен мой сак.

Она выбрала один из стульев и принесла его к изголовью. Рядом тут же опустили подарок Униссы, располневший от листьев, собранных по дороге в Амин.

– Я могу остаться? – спросил лысый человечек.

Эльга пожала плечами.

– Если не будете мешать.

– Нет-нет.

Человечек переместился за кровать, едва не сбив высокий подсвечник.

– Я тоже останусь, – сказал кафаликс.

Ему принесли лавку, и он сложился на ней, превратившись в неподвижную, уставившуюся на титора фигуру. Остальные вышли, забрав с собой шорох шагов и тяжелое ожидание. Эльга положила доску на колени.

Марбетту бы!

– Начинайте, – сказал кафаликс.

– Боюсь, господину титору недолго осталось, – поддержал его лысый человечек, севший на пол в углу. – Необходимо поторопиться.

– Я вижу, – сказала Эльга.

– И все же…

Кафаликс вынужден был прерваться, потому что лицо Гельмиха Астараго исказилось, резкие морщины обозначились у крыльев носа, губы разжались. Он выдохнул, и бурые брызги вылетели из его рта, окропив шкуры и вышитое покрывало.

– Госпожа мастер!

– Тише!

Рука нырнула в сак, как пловец в воду. Листьев было много, окружили, облепили рыбками, уважительно зашелестели, вот она, резеда, вот необходимый вяз. Очень хорошо. Эльга медленно повела пальцами, собирая первый узор букета.

– Гос…

Эльга посмотрела на кафаликса, и тот умолк, сунув кулак в зубы.

– Мне нужна тишина.

Казалось, и господин титор прислушался к молодому мастеру и прекратил дышать. Но потом все же негромко засвистел, смирившись с возможностью какое-то время еще не умирать. Лекарь сунулся было к нему, но, оказалось, лишь для того, чтобы вытереть губы господину титору тряпочкой.

Начинать было страшно.

И не потому, что при неудаче правитель вейлара мог умереть. Здесь было другое. Пусть, подумала Эльга, пусть я буду клятвопреступница. Но, Матушка-Утроба, я не вижу другого пути спасти господина титора.

Скрипнула лавка под кафаликсом. Внутренний узор его перекрутило от отчаяния, хоть набивай ему отдельный букет. Но это потом.

Ш-ших.

Первые листья рассыпались по доске, Эльга помогла им угнездиться, подрезала ногтем кончики, лишила случайного черенка. Здравствуйте, господин титор.

Ш-ших.

Вторая порция легла поверх первой, добавила букету красок. Вы, смотрю, твердый человек, шептала про себя Эльга, легло – туп-туп – выправляя лиственный рисунок. Жесткий. Вот – крапива. Вот – орех. А отец у вас был строгий, цинта и падуб, часто впадал в ярость по ничтожному поводу, в детстве бил вас, даже сломал руку. И мать бил. Вон, видите, где у вас засела эта память, прямо у сердца. Многое в характере оттуда идет. Люди вас уважают, но многие боятся, не любят. Впрочем, вы же тоже никого не любите.