А Говард - Новая Королева

Левая сторона туловища у Дэвида ноет от удара о землю. Травинки щекочут ухо.

– Так, так, – говорит паучиха низким голосом, от которого во рту у мальчика появляется медный привкус отчаяния. – Вы что, подружились? Как прекрас-с-сно…

Серебристые мартышки хихикают и выходят из укрытий. В отчаянной попытке сбежать Дэвид цепляется руками за траву и ползет к кустам.

Два существа прыгают на него, а третье стаскивает с пальца кольцо.

– Блестяшка! – кричит оно и воздевает добычу в воздух.

– Отдай! – требует Дэвид, сам не зная, откуда взялась смелость.

Зарычав, паучиха-садовница отгоняет болтливых мартышек взмахом четырех тонких ног, а затем прижимает Дэвида к земле и принимается вертеть его, обматывая паутиной до плеч.

– Он блестит. И говорит, – насмешливо произносит одна из обезьянок, тыкая Дэвида палочкой.

– Пускай говорит, раб, – отвечает женщина, нагнувшись над Дэвидом, так что ее дыхание касается лица мальчика. Он кашляет, задыхаясь от запаха разложения и сырой земли. – Но видит ли он сны?

Правой рукой, в резиновой перчатке, она хватает Дэвида за подбородок и смотрит ему в глаза – внимательно, словно перебирая внутренности; так ребенок ковыряет болячку. Мальчик ощущает глубинное давление – глубже сердца, глубже костей, – и тут что-то словно обрывается и раскрывает все его мечты и страхи. Душа Дэвида обнажена.

– А. Возможно, он – лучший сновидец. И он мой.

При этих торжественных словах обезьянки принимаются танцевать, капая серебристой слизью на лицо Дэвида.

– Отпустите нас! – просит он, бросая взгляд на второго пленника.

– Ну нет. – Рукой в резиновой перчатке ведьма гладит его по голове и тянет за волосы на затылке. – Ты пришел ко Второй Сестре по собственной воле. Какой замечательный подарок! Ты займешь достойное место в моем саду. Ты видишь то, чего не видят другие человеческие детеныши. Ах, какие у нас будут великолепные сны. И кошмары – о, какие кошмары мы сплетем вместе…

Слюна стекает с ее нижней губы и смешивается с кровью на подбородке. Паучиха стирает ее рукой-ножницами, нанеся себе еще одну рану.

Дэвид напрягается внутри своего паутинного кокона, пытаясь дотянуться рукой до мяча. Но все конечности плотно склеены и неподвижны.

Второй мальчик хнычет, и паучиха спешит к нему.

– Кажется, мы нашли тебе замену. Вот и всё. Никаких больше страданий.

Она стягивает перчатку, помогая себе зубами в отсутствие второй рабочей руки. Резина соскальзывает, обнажая пять скорпионовых хвостов вместо пальцев. Они сгибаются и разгибаются.

При этом зрелище Дэвид стонет от отвращения.

Вторая Сестра наклоняется над пленником и отдирает паутину с его груди, обнажая белую кожу.

– Пора присоединиться к остальным.

Смертоносная рука прижимается к груди мальчика, и с кончика указательного пальца льется яд. Он проникает сквозь грудную клетку до самого сердца. Мальчик воет и корчится. Дэвид с криком пытается подползти к нему, но не может двинуться. Через несколько мгновений мальчик съеживается и превращается в серебристую обезьянку – такую же, как остальные рабы паучихи. Наконец он перестает сопротивляться и закрывает глаза (без зрачков и радужек); обезьянье личико расслабляется, из пасти свешивается черный язык. Капли слизи стекают с туловища, которое недавно было человеческим, сбоку вьется длинный тонкий хвост.

Дэвид плотно зажмуривается, чтобы не закричать, как маленький ребенок. «Не трусь, – приказывает он себе. – Ты рыцарь». Но он теряет смелость… забывает, чему его учили. Остаются только кровь, смерть, щелкающие зубы и ядовитые жала. Мелькает короткое воспоминание – мягкая, ласковая мамина рука, которая гладит его по голове. И всё это отрезали безжалостные ножницы.

– Не бойся, мой маленький сновидец. – Вторая Сестра наклоняется над ним, в то время как рабы поднимают своего нового собрата и тащат прочь. – Ты теперь дома. Здесь твои бессмертные братья и сестры. Однажды ты присоединишься к ним, когда перестанешь видеть сны. Но сначала накормишь мои беспокойные голодные души…

– Не-е-ет! – кричу я.

Я плачу не только по Дэвиду, но и по пропавшему мальчику, чье имя мы никогда не узнаем. По мальчику, который никогда не вернется к родным. Он пропал навсегда, даже для самого себя.

И еще громче я кричу, когда паутина покрывает лицо Дэвида, и он сам уже не может кричать, ни за себя, ни за кого-то другого.

– Не-е-ет!

– Элисон!

Томас трясет меня за плечо, и картинка вокруг размывается. Я покидаю воспоминания мужа и падаю на кушетку, успокоенная приятными сумерками, которые нас окружают.