Наоми Новик - Чаща

Я не помнила заклинания, которым Дракон исцелил принца, но он научил меня заговору, заживляющему мелкие порезы и ожоги: я ведь, когда готовила или мыла, аккуратностью не отличалась. Я решила попробовать — вреда-то не будет. Я негромко запела, перелила глоток эликсира в большую ложку, морщась от вони гниющей рыбы, и мы с Касей осторожно двинулись к Ежи. Он клацнул на меня зубами и напряг руки, выкручиваясь из веревок — аж кровь выступила! — и пытаясь дотянуться до меня и оцарапать. Я в нерешительности замешкалась. Еще не хватало, чтоб он меня укусил.

— Погоди-ка, — сказала Кася. Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с кочергой и плотной кожаной перчаткой для помешивания углей. Кристина проводила ее отупевшим, равнодушным взглядом.

Мы положили кочергу на шею недужному и надавили с обоих концов, вынуждая Ежи лежать плашмя, а затем моя бесстрашная Кася надела перчатку, протянула руку и сверху зажала ему нос. Она держала крепко, хоть он и замотал яростно головой туда-сюда, так что в конце концов Ежи вынужден был открыть рот, чтобы вдохнуть. Я влила ему эликсир и вовремя отпрыгнула: он задрал подбородок и успел-таки прихватить зубами кусочек кружева на моем бархатном рукаве. Я вырвалась и отступила назад, продолжая срывающимся голосом выпевать заговор, а Кася убрала кочергу, подошла и встала рядом со мной.

Памятного мне слепящего свечения не возникло, но по крайней мере жуткий речитатив стих. Я следила, как мерцающий эликсир течет вниз по горлу Ежи. Он откинулся назад и остался лежать, слабо подергиваясь и глухо, протестующе постанывая. Я все пела. На глаза мои наворачивались слезы, я очень устала. Мне было так же плохо, как в первые дни, проведенные в Драконовой башне — нет, еще хуже, — но я продолжала петь заклинание, потому что не могла заставить себя остановиться, пока думала, что, возможно, оно как-то изменит кошмарный ужас, с которым мне поневоле приходится иметь дело.

Заслышав мое пение, Кристина медленно поднялась из кресла в соседней комнате и подошла к дверному проему. В лице ее засветилась исступленная надежда. Светоносный эликсир застрял в животе у Ежи как пылающий уголь; он сиял, и несколько кровавых язв на груди и запястьях больного зажили на глазах. Но пока я пела, темные клочья зелени заскользили поверх лучезарного сгустка: так облака наползают на полную луну. Наплывали все новые и новые, обступали пятно света со всех сторон, загустевали — и вот сияние погасло. Ежи постепенно перестал подергиваться, все тело его расслабилось. Мое пение беспомощно оборвалось. Я подалась чуть вперед, все еще надеясь, и тогда… и тогда он приподнял голову; в желтых глазах вспыхнуло безумие, и он опять хрипло захохотал:

— Попробуй еще раз, крошка-Агнешка, — и Ежи клацнул зубами в воздухе, словно пес. — Иди попробуй еще раз, иди сюда, иди-иди-иди сюда!

Кристина застонала вслух, съехала по дверному косяку на пол и осталась лежать бесформенной грудой. Слезы жгли мне глаза. Меня тошнило, внутри образовалась сосущая пустота — я проиграла! Ежи жутко хохотал и опять подпрыгивал вместе с кроватью, рывок за рывком подбираясь ко мне: стук-постук тяжелых ножек по деревянному полу; ничего не изменилось. Чаща победила. Порча оказалась слишком сильна и въелась чересчур глубоко.

— Нешка, — тихо и удрученно произнесла Кася, и это прозвучало вопросом. Я вытерла нос тыльной стороной ладони и снова мрачно зашарила в суме.

— Выведи Кристину из дому, — велела я и подождала, пока Кася поможет Кристине встать и выйти. Та тихонько запричитала. Напоследок Кася встревоженно обернулась ко мне, я попыталась ей улыбнуться, вот только губы не слушались.

Прежде чем осторожно подобраться к постели, я сняла тяжелый бархатный тюник юбки и обмотала им лицо, прикрыв нос и рот трижды, четырежды, пока едва не задохнулась сама. Затем набрала в грудь побольше воздуха, задержала дыхание, взломала печать на серой взболтанной склянке и плеснула немножко камень-заклинания прямо в ухмыляющуюся, рычащую морду Ежи.

Я тут же снова заткнула склянку пробкой и поспешно отпрыгнула назад. Ежи уже сделал вдох: дым втягивался в его ноздри и рот. В лице больного отразилось изумление — и кожа тут же начала сереть и отвердевать. Рот и глаза так и остались открытыми. Ежи умолк; тело его застыло недвижно, руки словно сковало на месте. Вонь порчи постепенно спадала. Камень обтекал его подобно волне. И вот уже все кончено: я тряслась от облегчения и ужаса, а передо мной на постели лежала связанная статуя — статуя с искаженным нечеловеческой яростью лицом, изваять которую мог бы разве что безумец.