Наоми Новик - Чаща

Меня душили запахи дерева, и гнили, и пожара.

— Аламак, — хрипло прошептала я заговор, позволяющий проходить сквозь стены, и протолкнулась сквозь поврежденные древесные волокна и кору назад, на дымное пепелище в разоренной роще у заводи.

Я вышла на холм. Мое платье насквозь пропиталось зеленой живицей, расколотое молнией дерево высилось за моей спиной. Над рекой все еще разливался свет «Призывания», и последние мелкие лужицы, оставшиеся от озерца, поблескивали в нем точно полная луна над горизонтом, такая яркая, что глазам больно. Саркан стоял на коленях на противоположном берегу заводи. Губы его были влажны, из горсти капала вода — только губы да рука и не были покрыты плотным слоем сажи, грязи и копоти. Он пил из Веретенки и воду, и силу, чтобы у него достало мощи произнести «Призывание» в одиночестве.

Лесная королева склонялась над ним, стискивая его шею длинными пальцами; серебристая кора наползала вверх от берега на его колени и ноги, пока он пытался ослабить неумолимую хватку на шее. Слишком поздно заметив, что я вырвалась на свободу, королева выпустила Саркана и с протестующим криком развернулась ко мне. Протяжно застонав, громадная надломленная ветка сердце-древа затрещала, отошла от ствола и с грохотом обрушилась вниз, оставив в стволе зияющую полую рану.

Я сошла с холма к мокрым камням навстречу королеве. Она надвигалась на меня, кипя яростью.

— Агнешка! — хрипло закричал Саркан и протянул ко мне руку, пытаясь вырваться из земли. Но, уже дойдя до меня, королева вдруг замедлила шаг и остановилась. Луч «Призывания» высвечивал ее сзади, обнаруживая чудовищную порчу: мрачное черное облако многовекового отчаяния. Но свет этот падал и на меня, и сквозь меня, и я знала, что в моем лице королева видит кого-то еще — кто-то смотрит на нее моими глазами.

Я видела, куда она пошла из рощи, как она охотилась на них, на всех людей башни, на чародеев, и фермеров, и дровосеков — без разбора. Как она сажала одно порченое сердце-древо за другим в корнях своего собственного горя — и питала их горем и дальше. Я чувствовала, как, смешиваясь с моим ужасом, во мне пробуждается сострадание Линайи, глубокое и неспешное: сострадание, и скорбь, и сожаление. Лесная королева тоже это видела — и замерла передо мною, вся дрожа.

— Я остановила их, — промолвила она. Так ветка царапает окно в ночи, пока ты воображаешь про себя, что в дом скребется какая-то темная тварь. — Я должна была остановить их.

Говорила она не со мною. Ее глаза смотрели мимо меня, в самую глубь, они искали лицо сестры.

— Они жгли деревья, — объясняла она, умоляя о сочувствии ту, что давным-давно ушла. — Они рубили деревья. Они всегда будут рубить их. Они приходят и уходят, как времена года, как зима, что не задумывается о весне.

У ее сестры больше не было голоса, но живица сердце-древа липла к моей коже, и корни его тянулись глубоко в землю у меня под ногами.

— Мы не можем не уходить, — тихо произнесла я, отвечая за нас обеих. — Мы не предназначены к тому, чтобы жить вечно.

Лесная королева наконец-то поглядела на меня, а не сквозь меня.

— Я не смогла уйти, — промолвила она, и я поняла: она пыталась. Она убила повелителя башни и его солдат, она засадила все поля новыми деревьями, она пришла сюда с обагренными кровью руками, чтобы наконец-то уснуть вместе со своим народом. Но она не смогла пустить корни. Она помнила дурное — и слишком многое позабыла. Она помнила, как убивать и как ненавидеть — и позабыла, как расти. В конце концов она смогла лишь прилечь рядом с сестрою: не вполне спящая и не вполне мертвая.

Я наклонилась и сорвала с низко висящей ветки расколотого дерева один-единственный сияющий золотом плод. И подала его королеве.

— Я помогу тебе, — промолвила я. — Если ты хочешь спасти ее, это в твоей власти.

Королева поглядела вверх, на расколотое, умирающее дерево. Из глаз ее сочились слезы, словно жидкая грязь — густые бурые ручейки стекали по ее щекам, в них смешались земля, и пепел, и вода. Она медленно протянула руки, ее длинные суставчатые ветки-пальцы бережно и мягко обняли золотистую кожицу. Наши ладони соприкоснулись; мы глядели друг на друга. На мгновение в клубящемся дыму показалось, что я могла бы быть той самой дочерью, о которой она мечтала, общим ребенком, рожденным от народа башни и ее народа; она могла бы стать мне наставницей и проводницей и показывать мне путь, как книжица Яги. Нам вообще не было нужды враждовать.

Я нагнулась и свернутым листком зачерпнула для нее немного воды — последний глоток чистой влаги из озерца. Мы вместе поднялись на холм. Королева поднесла к губам плод и надкусила; по ее подбородку бледно-золотыми прожилками побежал сок. Она стояла там, закрыв глаза. Я коснулась ее рукой, чувствуя, как удушливые ненависть и мука ползучими лозами сплетаются внутри ее. Другую руку я возложила на ее сестру и потянулась к ее глубокому колодцу недвижности и покоя. Удар молнии ничуть не изменил ее; недвижность и покой останутся, даже если все дерево обрушится, даже когда время раскрошит его и превратит в перегной.