Лорел Гамильтон - Соблазненные луной

– Но ты стоишь здесь, приверженец чистой неблагой крови. Здесь! – Он шагнул к Аматеону, не сводя с него полного жестокого удовлетворения взгляда. – И должен переспать с полукровкой. Зная, что если она забеременеет от тебя, то ты сам, лично, подсадишь ее на трон. Какая замечательная, тонкая, всеобъемлющая ирония!

– А тебе это нравится... – хрипло проговорил Аматеон.

Онилвин кивнул:

– Если кольцо оживет под нашими руками, с воздержанием будет покончено.

– Только лишь с ней, – поправил Аматеон.

– Что с того? Она женщина, и женщина-сидхе. Это дар, а не проклятие.

– Она не сидхе!

– Ох, Аматеон, пора тебе взрослеть. Такое простодушие добром не кончится. – Онилвин впервые взглянул на меня. – Позволь мне коснуться кольца, принцесса.

– А если не позволю?

Онилвин улыбнулся лишь чуточку менее приятно, чем он улыбался Аматеону.

– Королева знала, что тебе это не понравится... Что я не понравлюсь. Позволь мне припомнить точные слова...

– Я их помню, – мрачно сказал Аматеон. – Она меня заставила повторять их вслух, пока она... – Он резко оборвал фразу, словно едва не проговорился.

– Ну так передай же поскорее принцессе послание королевы, – попросил Онилвин.

Аматеон закрыл глаза, словно читал врезанное в память:

– "Я отобрала этих двоих со всем тщанием. Если кольцо не отзовется им, пусть так, но если отзовется – споров я не потерплю. Трахни их". – Он открыл глаза. Лицо побледнело, словно цитата дорого ему стоила. – Я не хочу прикасаться к этому кольцу, но против приказа королевы я не пойду.

– Больше не пойдешь, хочешь ты сказать, – поправил Онилвин и взглянул на меня: – Позволишь мне прикоснуться?

Я глянула на Дойла, он кивнул:

– Полагаю, придется, Мередит.

Холод подался вперед.

– Холод, – сказал Дойл с ясно различимым предостережением.

Холод ответил ему полным отчаяния взглядом.

– И мы не сможем ее оградить?

– Нет, – ответил Дойл. – Против приказа королевы мы бессильны.

Я тронула Холода за руку:

– Ничего страшного.

Он покачал головой:

– Ох, нет.

– Не виню тебя, Холод, – сказал Онилвин. – Мне тоже не хотелось бы делиться. – Он обвел взглядом других моих стражей. – Но вам-то приходится?

Он надул губы, но в глазах читалась издевка.

– И так слишком маленький кусочек, а тут еще мы являемся с претензиями.

– Ох, Онилвин, ради Богини, брось это представление. – Последний из новых стражей так тихо стоял в углу, что я его и не заметила. Но с Усной это было делом обычным. В толпе его не замечали, и только когда он заговаривал, вдруг становилось ясно, что он все время был на виду. Глаза его видели, вот только мозг забывал вам об этом сказать. Такая у него была разновидность гламора, причем она действовала и на сидхе – на меня по крайней мере.

Ни Дойл, ни Холод, ни Рис не проявили удивления, но Гален заметил:

– Лучше в ты так не делал. Чертовски нервирует.

– Прости, зеленый человечек. Буду охотиться на тебя – постараюсь шуметь погромче.

Сказано это было с улыбкой. Гален широко ухмыльнулся:

– Всем кошкам надо привязать колокольчики.

Усна оттолкнулся от стены и от кресла, на краешке которого примостился. Он редко сидел в кресле. Присаживался, сворачивался, разваливался, но не сидел. Усна скользнул к нам как ветерок, как тень, как создание скорее из эфира, чем из плоти. Среди мужчин, знаменитых своей грацией, Усна посрамлял всех. Смотреть, как он танцует на собраниях сидхе, можно было часами – все равно что смотреть на цветы или весеннюю листву под легким ветерком. Цветы всегда безыскусно прекрасны, дерево в полном цвету не знает о своей красоте – и все же красиво. Вот таким же был Усна. Да, были и красивее его – Холод, к примеру. У Риса и Галена изящнее были губы; рот Усны был широковат, а губы тонковаты, на мой вкус. И нос у него был коротковат. Глаза большие и блестящие, но трудноопределимого оттенка серого, ни темные, как у Аблойка, ни светлые, как у Холода. Просто... серые. Тело тонкое почти до женственности, а волосы упорно не хотели отрастать ниже бедер, что бы он ни делал.

Правда, цвет у волос был самый необычный. Пятна медно-рыжего, блестяще-черного и снежно-белого – не волосы, а лоскутное одеяло. Нет, конечно, на лоскутное одеяло волосы не походили, скорее на шерсть кошек-калико. Мать Усны забеременела от сидхе, женатого на другой. Обманутая жена заявила, что внешность должна отражать душу, и превратила ее в кошку. Волшебная кошка родила ребенка, Усну. Когда он вырос в мужчину, что было уже очень давно, он вернул матери ее истинный облик, отомстил проклявшей ее сидхе за них обоих и зажил счастливо. Точнее, зажил бы, если бы за убийство той женщины его не выгнали из Благого Двора. На его несчастье, злополучная колдунья оказалась на тот момент любовницей короля. Так-то.