Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

Мир обрел четкость, и теперь она ясно видела лица: на одних читалось любопытство, на других — сочувствие, на третьих — злорадство или презрение. Теперь все молчали, и Данеска слышала, как из ее груди вырывается дыхание, как стучит сердце и гудит пламя за спиной.

— Верно ли, что в священное время и в небесном круге ты нарушила один из главных запретов?

— Да… я нарушила.

Вначале голос дрогнул, но договорить удалось твердо. Пусть она преступница, но лучше вести себя достойно, а не как перепуганное ничтожество.

— Что ты сделала?

— Я пришла с оружием.

— Верно ли, что ты пролила кровь собрата и сделала это внутри круга?

Данеска непроизвольным взглядом окинула толпу и — наткнулась на ночного возлюбленного. Он стоял в первых рядах и смотрел на нее, слегка нахмурившись, поджав губы. Неясно, что выражает его лицо: не презрение, но и не сочувствие. Любопытство? Недоумение? Разочарование? Не угадать…

Лучше бы она его не видела, потому что из-за этого мужчины сердце забилось быстрее, в горле пересохло и как будто стало нечем дышать. Почти-спокойствие, которое Данеска вернула с таким трудом, ее оставило. Вот-вот она не выдержит, опустит голову и заплачет, как маленькая, этим опозорив себя еще сильнее.

— Верно ли? — переспросил старейшина, повысив голос.

Ой, она же так и не ответила на вопрос, да и сейчас язык не слушается, будто онемел.

— Верно?! — он шагнул к ней.

— Да, да, верно! — выкрикнула наконец Данеска и не узнала свой голос, таким надтреснутым он показался.

— Есть ли тебе оправдание?

Увы… В другом месте, в другой день она могла бы даже убить Тахейди за то, что пытался взять ее против воли, и никто бы не осудил. Но не здесь, не сейчас.

— Только испуг и глупость… Но они не оправдание… — прошептала Данеска.

— Громче.

— Мне нет оправдания.

— Готова понести наказание?

Можно подумать, у нее есть выбор!

— Да.

— Пусть так и будет. Ты ответишь кровью за кровь. Ты пришла с кинжалом — и кровь твоя прольется от кинжала.

Неожиданности не случилось. Теперь ее правую щеку навсегда обезобразит глубокий неровный шрам, который каждому скажет: некогда она нарушила священный запрет.

Старейшина достал кривой жертвенный нож — единственный, дозволенный на празднике, — воздел его к небу, потом ударил в медную пластину и сказал:

— Назови себя, женщина.

Этого мгновения она боялась едва ли не больше, чем того, когда зазубренное лезвие рассечет кожу. Сейчас даже те, кто не знал ее в лицо, узнают: дочь каудихо талмеридов — преступница.

— Назови. Себя, — повторил старейшина.

— Дан. не… — губы трясутся, голос дрожит — и слова не выговорить. Она сглотнула комок в горле, собралась с духом и на одном дыхании выпалила: — Данеска из клана Каммейра, дочь главы клана и каудихо Андио Каммейры.

Толпа на миг застыла, потом по ней пронесся ропот и стих, а Данеска снова наткнулась взглядом на небесного мужа. Наткнулась — и обмерла, на мгновения даже позабыв о собственной беде.

Что с ним? Лицо и губы побледнели, кулаки сжимались и разжимались, он не сводил с нее глаз, и в них полыхала странная смесь ярости, боли и страха.

Вот он быстро шагнул вперед, отодвинул кого-то и перевел взгляд на старейшину — в это время его лицу уже вернулся нормальный цвет.

— Стойте! — сказал небесный муж. — По закону ее вину может на себя взять кто-то другой. Пусть это буду я. Я пролью свою кровь вместо нее.

— Что?.. — прошептала Данеска.

По толпе прокатился шепот.

— Такое возможно, — протянул старейшина, — но в вас должна течь кровь одного клана.

— Знаю.

— Тогда назови себя.

— Виэльди из клана Каммейра. Сын главы клана и каудихо Андио Каммейры.

Мир зашатался перед глазами, закружился, заполыхал в пламени священного костра и сгорел.

Данеска лишь чудом устояла на ногах.

Брат учил ее стрелять из лука и ездить верхом, называл мышкой за маленький рост, прогонял, когда она пыталась увязаться за ним и его друзьями в степь — а еще защищал от мальчишек и старших девочек.

Вот и сейчас защитил: не от детей — от взрослых и от ее собственной дурости.

…Виэльди… Ну как же так?!

Сейчас он всходил на возвышение у костра и не смотрел на Данеску, потом вовсе отпихнул ее и повернулся к людям.

— Нож! — воскликнул он и протянул открытую ладонь к старейшине. — Закон говорит: я могу сделать это сам.

— Так и есть.

Старик вложил клинок в его руку, Виэльди сжал пальцы и одним быстрым, почти неуловимым движением полоснул себя по щеке. Брызнула кровь, заструилась по лицу и шее, закапала на землю. Он не пытался ее остановить: замерев, смотрел куда-то вдаль, а затем, чуть покачнувшись, отошел от костра и бросил через плечо: