Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

— Да, я сама!

Данеска сняла котелок с углей и, стараясь не обжечься, перелила содержимое в низкий широкий кувшин.

— Доченька, что случилось, а? Расскажи! Неужели… Неужели тебя кто-то сначильничал?!

— Нет! И это не твое дело, ясно?! Не твое! — вторая мать ни в чем не виновата, но ярость и боль бурлят в душе не хуже горького варева, их не удержать — только выплеснуть. — И отлично, что отец велел тебе поить меня этим! Теперь ты и будешь возиться с отварами!

Данеска вскочила, бросилась к ложу и уселась на него, скрестив ноги.

— Как скажешь, госпожа, — процедила Азари, потом поднесла ей кувшин, предварительно обмотав его тряпкой. — На вот, пей. Чем горячее, тем толку больше. Пей!

Обиделась. А кто бы не обиделся? Данеска просто гадина! Накричала на вторую мать лишь потому, что злилась на себя, на то, что сегодня снова желала… родного брата!

На следующий день Виэльди куда-то уехал. Отец обмолвился, что он вместе с торговцами-скотоводами отправился в приморские земли, но зачем, каудихо не объяснил. Видимо, и сам не знал.

Данеска могла на какое-то время вздохнуть свободно и не бояться, что наткнется на брата и растеряется, не зная, как себя вести. Жизнь потекла почти так, как прежде, и только мысли о грядущей свадьбе омрачали дни.

Виэльди вернулся на шестой вечер. Данеска застала его перед домом, когда он со словами «это мой дар» вручил отцу длинный изогнутый меч в богато разукрашенных ножнах.

Андио Каммейра взял его из рук сына, обнажил и несколько раз со свистом рассек воздух — закатные всполохи сверкнули на блестящем лезвии, и на миг почудилось, будто клинок сделан из огня. Затем отец подбросил вверх тонкий кожаный шнурок и разрубил его налету.

— Знатный меч! — воскликнул каудихо. — Да укроет своим крылом Ворон того мастера, что его сковал, и тебя, сын.

Дальше Данеска не стала слушать и ушла. Пока отец не видит, лучше ускакать в степь и исчезнуть до ночи — избежать семейной трапезы, которая, несомненно, будет.

Смотря себе под ноги, она быстрым шагом двинулась к конюшне, но когда приблизилась ко входу и подняла голову…

… Нет, не может быть!

Остановилась, отпрянула, словно налетев на невидимую стену.

… Лед вершин и глубин! Какая подлость!

Неподалеку от дверей, привязанные к столбам, стояли два великолепных коня: кобылица, белая, как снег в горах, и жеребец, что чернее ночи. И на кобылице была золотая сбруя, а на жеребце — серебряная.

Данеска зажала рот руками, чтобы не закричать от ярости, и заставила себя отдышаться, чтобы не броситься тотчас к Виэльди, не обозвать последними словами, не расцарапать его лицо! Да будь ее воля, избила бы его кнутом до полусмерти, и пусть бы он лежал — бесчувственный, окровавленный! А она…

Она омыла бы его раны, и целовала его губы, и…

Будь все проклято! Вскочить на Красногривого и умчаться навсегда!

Но для этого нужно пройти мимо снежной и ночного… Она не сможет, не сможет… Она даже смотреть на них не в силах!

Данеска зашла за конюшню, а там сползла по шершавой стене и расплакалась. Как это часто бывает, слезы помогли — нет, душа не перестала болеть, но гнев ушел, сменившись вялой досадой.

Она ни словечка не скажет Виэльди, ни словом не упрекнет, но и на этих коней не сядет, ни разу не прикоснется к ним и не задаст корма. Пусть они ходят под конюхами, и пусть кто-нибудь когда-нибудь сворует их сбруи!

Так Данеска думала, но когда уняла слезы и двинулась к дому, то неподалеку от конюшни, на пустыре, встретила Виэльди, и в груди снова зашевелилась злость. Он что, намеренно поджидал?! Тогда почему, заслышав шаги, не повернул голову?

Надменная сволочь! Стоит вполоборота, смотрит вдаль, и алые лучи высвечивают строгий профиль, окрашивают багрянцем пересекающий скулу шрам, который его даже не портит! Виэльди… Мечта девиц и их отцов.

Так же, как Данеска — мечта мужчин.

Эти мечты никогда не смогут быть вместе…

Пройти бы мимо, но в груди снова полыхнул пожар ярости.

— Ты! — прорычала Данеска, ударила его кулаком по плечу, и он наконец повернулся. — Ненавижу! Эти кони?! Зачем?!

— Прими их как подарок от брата и забудь.

— Забудь?! Я готова была забыть, да ты, сукин сын, напомнил! Я к ним даже не прикоснусь! Я продам их и сбрую! А на вырученные деньги куплю тебе какой-нибудь… меч, ясно?

— Ясно. Можешь делать с ними, что хочешь. Они же твои.

Спокойствие, даже безразличие Виэльди бесило куда сильнее, чем если бы он злился.

Данеска хлестнула его по щеке — точнее, хотела хлестнуть: он не позволил — перехватил ее запястье и опустил.