Марк Сэнд - Горная худра

— Матери нашей, — скупо объяснила Гри. Сама она в эти платья не втиснулась бы.

Свадебное платье Гуллы тоже раньше принадлежало матери Финна. Белое с красной вышивкой по подолу: наденешь — сожмёт сердце железная рука, потеряют ноги былую лёгкость. Красная шерстяная нить людям душу к телу привязывает, а нелюдь просто по рукам и ногам вяжет. Ох, вынести бы Гулле церковное венчание, колокольный звон!

Гри в платье нелепо смотрелась, куда больше ей пошли бы штаны да вышитая рубашка, в каких Финн вышел. А лучше всего — без одежды вовсе; зачем люди тело своё тканью покрывают, Гулла не понимала. Но её дело здесь не спрашивать, а слушаться, так что смолчала, шла покорно, куда скажут, делала, что велят. Перешёптывания людей, бубнёж священника — всё для неё в ровный гул сливалось. Так, бывало, гудели корни гор, но уже никогда Гулле этого не услышать.

Вот надел ей Финн кольцо на палец — и будто разом оглохла и ослепла Гулла. Молчаливы камни, молчаливы деревья, не поёт трава, не поёт металл. Всю её силу сковал человек и отнял. Да и сама Гулла как человек стала: пропал и хвост, и шёрстка на ногах. И силы ей как человеку отмерено, не больше: ни через забор прыгнуть, ни дерево из земли выворотить.

— Гизелой буду звать тебя, — сказал жене довольный Финн, и склонила она голову, соглашаясь с новым именем.

Как вернулись из церкви, Финн сразу к амбару отправился. Снял засов-крест, красную нить разомкнул, прутья орешника повыдергал. Вывел старого Мьона на свет.

— Видишь, — говорит Гизеле, — что обещал тебе, то выполняю.

Снял с шеи цверда ореховый крест, с рук его путы снял.

— Иди, — говорит, — да впредь на дороге мне не попадайся.

Глянул тоскливо Мьон на дочь, но что тут сделаешь, когда силён ведун, да солнце в небе высоко, да колокольный звон от церкви доносится. Повернулся он и поскакал в лес. Осталась Гизела одна.

Финн крест за пазуху спрятал, улыбнулся широко, прижал Гизелу к сердцу:

— Заживём мы с тобой теперь, жёнушка!..

Что ж, и она ему улыбнулась.

Учиться Гизеле многому пришлось. Никаких ведь дел она домашних не знала, ничего по хозяйству не умела. Свалилось это всё на Гри. Та у брата в хозяйстве двойную лямку тянула: и за домом следила, и в поле работала наравне с работниками. Не любил Финн сестры. Никогда доброго слова ей не скажет, всё покрикивает да поручения даёт. Едва Гри с одним делом справится, как у Финна уже другое наготове. А если оплошает Гри, так у Финна и тумаки недалеко. Гри всё терпела, ни разу брату не возразила. Гизела смотрела на это, и гнев её брал от того, как муж её с сестрой обращается. Так бы и высказала ему всё — да робела сильно.

С самой-то Гизелой Финн ласков был, ни разу не замахнулся даже. Домашней работы сильно с неё не спрашивал, с ярмарки обновки привозил. Не могла на него Гизела пожаловаться. Только тоска её тут заедала. Вроде и привыкла уже среди людей жить, правила соблюдать человечьи, в церковь каждое воскресенье ходила, как положено, — а иногда бывали такие дни, что хоть в омут головой. Была же она когда-то свободной. В такое время она старалась Финну на глаза не попадаться. Знала: не понравится это мужу. Её ругать не станет, так на Гри сорвётся, а её-то вины в том и вовсе нет.

— Под горами, — рассказывала она Гри, — жилы рудные вьются, камни цветные в гнёздах сидят, и у всякого голос наособицу: прислушаешься — поёт земля! Можно их наружу выкликать, можно, наоборот, в дальнюю глубь увести. Есть реки с чёрной водой под корнями гор, есть озёра огненные. В огненных озёрах змеи крылатые живут, каждая чешуйка своим огнём горит…

— Скучаешь ты по дому, — вздыхала Гри. Тогда Гизела утыкалась ей в плечо и плакала, а Гри обнимала её и гладила по золотым волосам. Сильные объятия были у неё, чуть не крепче Финновых.

— За что тебя Финн не любит? — спрашивала Гизела.

— А что меня любить? — пожимала плечами Гри. — Видишь сама, какая я: некрасивая, нелепая, люди надо мной смеются, мужиком в юбке за глаза обзывают. Позорю я брата только. Да и глупа; он, видишь, человек учёный, а я и имя-то своё писать не научилась, крестиком подписываюсь.

— Это ты-то некрасивая?! — поразилась Гизела. — Да краше тебя в округе никого нет, ты войдёшь — словно мгла ночная на землю опустится. Даже в горах, среди бывшей родни своей, не видела я никого подобного тебе.

— Вот Худрой-то меня и кличут, — невесело усмехалась золовка. — Слышала я, что худры все уродливы, мужеподобны, но на тебя посмотрела и перестала в это верить. Ты вон какая красавица — тоненькая, ладненькая, двумя пальцами в талии обхватить можно, и волосы, как золотой водопад, до пят стекают.