Дин Лейпек - Это все придумали люди [СИ]

Он встал со скамейки и пошел — с сильным желанием сделать что-нибудь осознанное, но пока без четкого понимания, что именно, — когда его накрыло второй раз. Он снова резко остановился — но не от боли, а от мысли, внезапной, яркой, ослепительной, почти как солнце.

Мысли, что ее не может не быть. Она не могла исчезнуть навсегда. Где-то в этом мире она все еще должна была существовать — потому что, если он остался таким, каким он был сейчас, если он не вернулся, как все остальные, в начальную точку своей истории — значит, где-то она все еще творила его судьбу. Где-то она продолжала его любить.

Он сорвался с места так же резко, как до того остановился, и побежал очень быстро, на пределе своей скорости, проскакивая между удивленными пешеходами, перебегая улицу на красный свет под аккомпанемент визжащих тормозов, пролетая лестничные пролеты в три прыжка. Влетел в вагон метро, придерживая рукой закрывающиеся двери — и замер, потому что бежать дальше было уже нельзя. Нужно было терпеливо ждать, когда поезд минует все остановки, с раздражающей безучастностью открывая и закрывая двери для редких субботних пассажиров. Он смотрел на проносящиеся в темноте бесконечные кабели, создающие иллюзию движения — иллюзию, потому что, хотя вагон ехал, но он стоял на месте, он не двигался, и это было почти невыносимо. Как будто после полного оцепенения внутри отпустили скрытую пружину, и теперь бездействие было так же мучительно, как до того казалось невозможным любое движение.

На пересадке он бежал всю дорогу, по лестнице, переходу, эскалатору. На этот раз поезд пришел не сразу, и он пошел по платформе, на ходу пытаясь вспомнить, в какую сторону ему выходить. Когда поезд приехал, и он зашел в первый вагон, то вспомнил, что выходить, кажется, нужно в хвост.

Снова началась бесконечная череда станций, и он почувствовал, как подступает ноющая боль в легких, только теперь беда была не в том, что он делал лишние движения или думал лишние мысли — наоборот, ему не терпелось думать и делать все.

Он вылетел из поезда, побежал через станцию — на ходу читая указатели и вспоминая номера автобусов и маршруток. На остановке ни тех, ни других не было — и он пошел пешком, не в силах ждать ни минуты, пытаясь восстановить в памяти этот маршрут, который он столько раз проделывал вместе с ней…

Он выругался и ускорил шаг.

Когда он добежал до подъезда, то понял, что не знает — не помнит, не может вспомнить — код. Пришлось снова ждать, пока кто-нибудь выйдет или зайдет, и от нетерпения он достал сигарету. Посмотрел наверх — но окна выходили в другую сторону. Он не знал, есть ли кто-нибудь дома.

В лифте всю дорогу он барабанил ладонью по стене, чтобы отвлечь себя от ноющих ребер — потому что он снова стоял, и потому что воспоминание об этом месте, об этом лифте было чересчур сильным. Он зло стукнул кулаком по стене. Лифт протестующе заскрипел.

Он позвонил один раз, и потом еще два, на всякий случай. Внутри раздалось глухое дребезжание. Потом тишина. Шаги, медленные, шаркающие. Пауза — взглянуть в глазок.

— Кто там? — спросили с той стороны. Он не знал этого голоса.

— Это Александр. Александр Вельский. Я к Алисе.

— Какой Алисе?

Он попытался ответить, но споткнулся на первом же слоге от резкой нехватки кислорода.

— К Алисе, — повторил он на остатках воздуха, чувствуя, как вместе со словами из легких мгновенно исчезает весь смысл, который до того заставлял их работать.

— Здесь нет никакой Алисы! — сердито сказали с той стороны двери, но он уже знал это.

Конечно. Конечно, здесь нет никакой Алисы. Нет, и не было.

— Простите, — сказал он закрытой двери.

Он не знал, сколько еще стоял, глядя прямо перед собой на глухое металлическое полотно. Нужно было вспомнить, как у него получалось раньше так ровно и аккуратно дышать, но он не мог. С огромным трудом он заставил себя сойти с места и стал спускаться по лестнице, проигнорировав лифт. Неизвестно, сколько времени он заставлял бы себя в него войти. И смог бы вообще оттуда выйти.

Стены лестницы были выкрашены в безрадостный зеленый цвет. Он начал считать ступени.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Окно.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Дверь.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…

Он вышел из подъезда, стараясь не потерять этот спасительный ритм, с обязательным ударением на каждый десятый вдох и выдох, чтобы не сбиться. Шагал по улицам, по подземному переходу, по эскалатору, по платформе, считая про себя, инстинктивно чувствуя, что, если он перестанет считать, мир неизбежно и мгновенно рухнет.