Настя Чацкая - Вино из можжевельника [СИ]

Ольгерд прикладывает её к тому месту, где ворот белой рубашки открывает глубокие неровные шрамы. Такие же горячие, как пальцы, как гладкая кожа под ними.

Бах. Словно печать поставил прямо в центре груди.

От прикосновения кровь шибает в голову. Это почти пугает. В мозгах набатом бьёт, почему-то голосом Ламберта: «Нихуя себе, дружище. Вот, за что я люблю верхние комнаты любой корчмы».

Геральт резко поднимает взгляд, хочет отшатнуться — чёрт, это нормальное желание в такой ситуации, — но Ольгерд удерживает его руку. Несильно. Совсем слабо — скорее, просит прикоснуться, а кожа горит, будто прижал ладонь к ядовитому плющу.

Ольгерд смотрит на него и прислоняется спиной к закрытой двери. От этого медленного движения слегка шевелятся волосы на затылке и отнимается кончик языка. Он не делает ничего, просто дышит — Геральт чувствует эти мехи: вдох и выдох, снова и снова. Чувствует, как в центр ладони бьётся живое и горячее. Глухие удары сердца, словно молотом, только изнутри. Прямо туда, где Трисс когда-то находила его линию жизни.

— А самое смешное, — тихо говорит Ольгерд севшим голосом, — что я даже не помню, как оно билось раньше.

…- Тебе никогда не было интересно, что будет через пять… или десять лет?

— Я знаю, что будет через десять лет, милый.

Трисс гладит его по виску, глядя задумчиво и нежно. Она читала книгу, сидя в полюбившимся ей кресле, когда Геральт появился в «Шалфее и розмарине». Вытерпел пару нежных подъёбок от Лютика и поднялся к Трисс. Положил подбородок ей на колени. Прикрыл глаза, сидя рядом, как верный пёс. Он всегда делал так, когда терял из рук ниточку, ведущую его вперёд. Когда путаницы становилось слишком много.

Садился у ног Трисс и давал себе отдохнуть.

— И что же?

— Ты по-прежнему будешь гулять сам по себе, гонять накеров по норам и искать славной смерти, — она пропускает между пальцами пару выбившихся из хвоста прядей, заводит их за ухо. — Будешь защищать друзей и охотиться на чудовищ. То, что ты делаешь всю свою жизнь. Десять лет — это не так много, Геральт.

Он закрывает глаза и болезненно выдыхает.

Рёбра болят, как проклятые, будто трое суток подряд солдаты колотили его железными сапогами в грудную клетку. Он чувствует, как Трисс осторожно касается его предплечья кончиками пальцев. До шва не достаёт, трогает лишь вокруг. Если сильно прислушаться к себе, можно ощутить прохладное касание магии.

— Не стоило, — бормочет он. — И так заживет.

— Добротный шов.

Геральт на секунду замирает, а потом приоткрывает один глаз. Трисс спокойно улыбается.

— Я не задаю вопросов. Ни одного. Только пообещай мне кое-что.

— Снова звезду с неба?

— Нет, — смеётся она, — это уже было.

— Тогда что?

— Выдели в своей жизни немного времени для себя. Монстры никуда не исчезнут, а вот ты — можешь.

Геральт смотрит на неё снизу вверх и качает головой.

— Ты единственная женщина, которая так спокойно говорит о моей кончине.

— Знаешь, кто бы ни был этот человек, — Трисс снова проводит пальцем по зашитому предплечью. — Ты ему дорог.

— Давно гадаешь на шовных стежках?

— Нет. Недавно. Хм-м. Дай-ка взгляну, — она осторожно берёт его руку и рассматривает аккуратные швы, слегка наклонив голову. — Нет, — изрекает наконец. — Никакой надежды на то, что через десять лет ты прекратишь вести себя, как идиот.

Он закатывает глаза и повисает недолгая тишина.

Так можно сидеть целую вечность, но рёбра дают о себе знать куда раньше. Тугая повязка ему бы не помешала — по хорошим делам, нужно было бы заехать к Шани. Кажется, она ненадолго возвращалась в Оксенфурт.

Геральт со вздохом поднимается и подходит к окну. Смотрит на оживлённую пыльную улицу Новиграда. Какой-то пьяный болван упал между двух бочек и пытается подняться, дёргая ногами. Пара небогато одетых детишек хохочут и показывают на него пальцами. Стражники, отдыхающие на лавке у самого рынка, даже головы не поворачивают — греются на солнце. Погода сегодня отличная.

— Как думаешь, — говорит Геральт, постукивая кончиком пальца по стеклу. — Что может чувствовать человек к тому, кто вернул ему сердце?

Трисс задумчиво смотрит на него из своего кресла. Всегда, когда она думает о чём-то серьёзном, на лбу появляются неглубокие морщины, а взгляд на какой-то момент словно теряет осмысленность.

Негромко скрипят пружины. Она подходит и становится около Геральта.

— Что бы ни чувствовал этот человек, тот, кто вернул ему сердце, не должен проводить акции невиданной щедрости.