Настя Чацкая - Вино из можжевельника [СИ]

— Думаешь, я щедрый? — с усмешкой спрашивает он, с нежностью глядя в светлые глаза.

— А бывают на свете щедрые ведьмаки?

Геральт коротко смеётся, протягивает руку и гладит скулу Трисс фалангами пальцев. Его понимающая Трисс. Он дорожил ею, всегда будет дорожить. То, что между ними — скорее, какой-то извращённый вид дружбы, чем что-то иное. Она насмешливо щурится.

Говорит:

— Интересно, кому было предназначено это прикосновение.

Улыбка остаётся на лице Геральта, но медленно становится какой-то показушной, приклеенной. Он вспоминает, как эта рука лежала на горячей груди другого человека. Как в раскрытую ладонь билось чужое сердце.

Ламберт не дурак. Он не даёт глупых советов, не слушает мнения других и не якшается с умными женщинами. Ламберт — смышлёный парень.

Геральту стоит у него поучиться.

…Даже от кожи пахнет дымом. Даже от кожи.

Ольгерд будто без перерыва горит изнутри, развел инквизиционный костер и жарит собственную душу — ему не привыкать. А Геральт… он пьет вино, вытянув ноги и зарываясь пальцами в медвежью шкуру. Смотрит, как пылает огонь в камине, как тени собираются по углам. Сколько бы Ольгерт не прожил здесь, комната не становится живее. Та же пустота и тишина, которую даже огонь не делает мягче, хотя делает теплее.

Видимо, тут дело в хозяине.

Они молчат, будто это первая их встреча после событий в святилище Лильвани. Будто они снова едва знакомы. Это не уютная тишина, не уютный треск камина. Да, это похоже на Каэр Морхен, с одной только разницей — сюда Геральт возвращается против воли, как возвращался бы старый одомашенный волк в лесную глушь каждую ночь, чтобы повыть на луну от души. Чтобы до самых поджилок проняло. Каждый день он видит миску, полную еды, но что-то сгребает его загривок в кулак и тащит в холодную чащу.

Геральт думает об этом и переводит взгляд.

Это похоже на Каэр Морхен. С одной только разницей. Здесь чудовищно болят пальцы от желания прикоснуться к человеку, сидящему около него. Суставы выворачивает от одной только мысли об этом. Если когда-нибудь Геральт коснётся Ольгерда фон Эверека, проведёт по обветренной коже его лица, вдохнёт сумасшедший запах в той близости, когда слышно даже самый тихий выдох… невозможно хотеть чего-то настолько сильно, а, получив, остаться в своём уме.

У Ольгерда босые ноги.

На них падает свет камина, по узким, крепким стопам скачут теплые тени. Можно рассмотреть каждую трубчатую кость, выступающие вены, суставы на пальцах. Гипнотическая физиология, от которой невозможно оторвать глаз. Шрам есть даже там — по верхней стороне, поднимается почти до колена, теряется в подкатанных штанинах. Геральт смотрит на то место, где светлая неровная полоса скрывается под тканью, и сглатывает. Левая ладонь начинает гореть, память услужливо обжигает воспоминанием о горячей коже и грубых шрамах.

Он поднимает взгляд и понимает: Ольгерд сидит с закрытыми глазами. Внутри него боли столько… не нужно никакое ведьмачье чутьё, чтобы её ощутить. Стоило ли вырывать его душу из лап О’Дима? Стоило ли обрекать на подобную жизнь? Эта мысль жирным шершнем жужжит прямо в затылке. Хочется отогнать её. А потом прикоснуться к плечу Ольгерда, сжать его и сказать, что он ошибается. Он не остался в мире совсем один.

— Ты сейчас просмотришь во мне дыру, — говорит Ольгерд и приходится резко отвести взгляд, почти вздрогнуть. Уставиться в камин, взяться за можжевеловую кружку с вином.

Кашлянуть. Сказать:

— Просто задумался.

И услышать негромкий смешок.

Подумать: может быть, всё не так уж плохо? Он ведь раньше не смеялся. Он ведь даже не улыбался раньше.

Боги, какая бестия шлёт ему эти абсурдные раздумья в башку?..

— О чём же?

— О шрамах твоих.

— Надо полагать, довольно скучные мысли, Геральт. Сочувствую.

Ольгерд не открывает глаз, замолкает.

Перебирает пальцами мех медвежьей шкуры, снова медленно погружается в свою бездну. Встал на самом её краю и раскинул руки, как огненный птах. Нужно лишь заставить его обернуться. Геральт это уже делал — в тот раз фон Эверек подарил ему свою карабелу, — значит, и теперь может получиться.

Тихо трещат поленья в камине.

— Ольгерд.

Он поднимает взгляд. Смотрит спокойно и тихо.

Геральт не дурак, он понимает, что будет дальше. Что однажды придёт сюда и увидит пустую комнату. Пустой дом и остывший камин. Может быть, Ольгерд черкнёт пару строк на прощание. Может быть, оставит на столе проклятую бутылку «Кастель Равелло» и две можжевеловых кружки, но его самого не будет. Здесь не останется ничего.