Настя Чацкая - Вино из можжевельника [СИ]

Стоит позвать его слабым свистом, и он уже трусит навстречу. Чует запах крови и яда, фырчит мокрым носом. Подставляет бок. Солнце слепит Геральта, и первое, что он делает, взобравшись в седло — открывает седельную сумку. Толченого рога единорога осталось на самом дне, но и этого хватит. Противоядие холодит дёсна и на миг забивает дыхательные пути. Воды в фляге нет, поэтому приходится сухо сглатывать, пока прохладное онемение не начнёт охватывать пищевод.

— Поехали отсюда, — хрипит Геральт.

Пока они добираются до «Гусиной гузки», он стаскивает с руки перчатку, контролирует своё дыхание и окончательно приходит в себя. Вот же чертовщина. Обыкновенному лешему удалось уложить его на лопатки. Скоро он и от гулей будет пизды получать?

Это уже ни в какие ворота…

Мужичонка, протягивающий ему трясущейся рукой кошель с кронами, таращится с откровенным ужасом.

— Это что за сволота тебя так? — сипло спрашивает, не отрывая глаз от бледного лица и прижатой к груди окровавленной руки.

Геральт молча забирает у него кошель, не слезая с коня. Слабо салютует звякнувшими монетами и бросает:

— Ещё раз увижу, что духов призываешь, башку откручу. Только теперь уже тебе.

После чего дёргает поводья и молча уезжает из Урстена, игнорируя брошенное в спину:

— Тебе, может, воды, а? Ведьмак?!

В корчме тихо, как никогда. Двое выпивох сидят недалеко от входной двери — один надирается в гордом одиночестве, а второй прикорнул на собственной руке. Корчмарь возится под прилавком, бормоча себе под нос. В углу расположился пожилой мужик в солдатской форме, устроив у себя на коленях притихшую шлюху, за соседним от него столом — двое низушников рубятся в гвинт. Уже поздняя ночь, поэтому Геральт молча проходит мимо, стараясь не морщиться при каждом шаге и медленно дышать через нос. Добраться бы до своей норы и зализывать раны до самого рассвета… В столе ещё должна была остаться «ласточка». С мыслями об этом он поворачивает к лестницам в комнаты и резко останавливается.

Едва сдерживается, чтобы резко не отвернуться и не пойти в другую стороу — да он бы резко и не смог. Это было бы странно, даже несмотря на то, что сердце сильно сжимается в груди.

Принесла же… нелёгкая…

Залихвацки забросив ноги на край стола, укрывшись от чужого внимания и закинув руку на деревянную спинку лавки, перед ним восседает Ольгерд. Глядит прямо в лицо с ухмылкой на смешливых губах. В полутьме его волосы кажутся не рыжими, а бордовыми. Одним локтем он упирается в столешницу, а сжатым кулаком постукивает по своей кривой улыбке. Щурит глаза. Даже скудного света оплывшей свечи хватает, чтобы разобрать, насколько они синие.

— Ну, здравствуй, Геральт.

Вот она, холера.

Синь, которая берёт тебя за горло и не даёт отвести взгляд.

От тяжелой материи кунтуша пахнет выдержанным вином и целым коктейлем запахов, собранных с тысяч уничтоженных домов, в которых жил Ольгерд. Виноград, алкоголь, табак, дым.

Железо, камин, теплая медвежья шкура.

Запахи мешаются в голове, отвлекая от боли в груди и от мысли: очень хреново, что ведьмачье обоняние не отключается по щелчку пальцев. Было бы очень, сука, кстати.

Наблюдая за склонённым лицом, хочется сказать что-то жалящее. На языке так и вертится какая-то ядовитая колкость. Болезненная и отталкивающая. Что-то, что заставит Ольгерда развернуться и свалить прямо сейчас, прекратить действовать на сознание подобным образом — ведь Геральт никогда не был таким. Под действием Ольгерда он чувствует, как становится другим. Он раздражен — это дико. Это ему не свойственно. И как же трудно ловить себя на остром желании превратиться на пару минут в Ламберта.

Чтобы сказать: часто штопал платья женушке?

Или: да, портниха из тебя — что надо.

Но Геральт не говорит. Он не чёртов Ламберт.

Вместо этого он отворачивает голову в сторону окна и хмуро молчит, сжимая руку, лежащую на столе около зажжённой свечи, в кулак.

Ольгерд бросает на него быстрый взгляд, будто чувствует каждую его мысль, и с усмешкой возвращается к рваной ране, оставленной когтями лешего. Игла тонкая, шелковая нить уже окрасилась в бурый. Боль острая и печёт до самой кости, но это заставляет чувствовать себя нормальным человеком — редкая удача для ведьмака.

— У меня много шрамов, — зачем-то произносит Ольгред. — И не всегда я их получал, когда поблизости был лекарь, готовый их обработать. Учился на себе.

— Ясно, — не отрываясь от темени за окном, отвечает Геральт.