Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

— Но всё же…

— Он дунианин, Мимара.

Они стояли в темноте, тяжело дыша. Протяжные крики скюльвендских рогов перекликались где-то на юге, то тут то там разрывая предутреннее безмолвие, как рвут своими спинами выдры водную гладь.

Мимара облизала губы.

— И что теперь? — вяло поинтересовалась она — после всего случившегося мы просто умчимся куда-то прочь?

— Скажите на милость… что же ещё стоит нам сделать, после всего случившегося ?

Она умоляюще смотрела на него, пытаясь выпросить, — осознал он, — что-то, чего не понимала сама. Старый волшебник топнул ногой, подавив приступ внезапной озлобленности. Он слишком хорошо понимал, что это в действительности предвещает.

— Сейен милостивый, девчонка! — прорвало его. — Как можно быть настолько однообразной! Когда мне нужна пророчица — я получаю беглянку, а когда нам нужно бежать без оглядки — откуда ни возьмись заявляется пророчица — и так каждый, черт возьми, раз!

Гнев вспыхнул в её блестящих от слез глазах, враждебность проступила её на лице, прорвавшись сквозь печаль.

— Что? И это лишь потому, что я беспокоюсь о нем?

Он допустил ошибку, позволив ей узреть своё недомыслие.

— Ну, ты же ни о чем не беспокоилась, отправив его отца полетать со скалы?

Она вздрогнула и сморгнула слезы. Взгляд её уперся в землю у его ног.

— Это не я пригласила его, — произнесла она тихим, ровным голосом.

— Я видел как ты дала ему кирри, и знаю — ты вполне осознавала, что случится потом. Очевидно, что ты хотела…

— Он сам спрыгнул с этой скалы, — вскричала она, — принял приглашение!

— Приглашение? Какое ещё приглашение? Ты понюшку кирри имеешь в ви..?

— Приглашение сделать этот прыжок!

В этот раз настала очередь Ахкеймиона молча взирать на неё.

— Объединиться с Абсолютом, — плюнула она перед тем как отправиться прочь.

Он стоял на участке ровной земли, где разыгралась вся эта сцена, остолбенев от вдруг пронзившего его ужаса. Кошмара, что он нес в себе с тех самых пор как оставил Белый Якш. Раньше он держался лишь отказываясь остановиться, отказываясь даже мыслить. Его кожа пылала от уколов морозного ветра. Призрак Найура урс Скиоты кипели клокотал перед его глазами.

— …и вот ты заявляешься в мой шатер, колдун…

С учетом того, как мало было у него возможностей поспать, Сны становились всё более тяжким грузом, врываясь в его дремоту подобно выхваченному из ножен клинку. Казалось, только что он ворочался и ёрзал, лежа на гудящей и колючей как чертополох земле, отчаявшись хоть когда-нибудь заснуть — и вот уже образы, полные запекшейся крови, заполняют его сознание. Шатаясь, он брёл, взбирался вверх по горловине напоенного стенаниями рога. Золотые стены, опирающиеся на противостоящие углы. Поверхности, изукрашенные гравировкой, тонкой, как волос младенца. Линии, складывающиеся в знаки, меняющие свой смысл в зависимости от того с какой стороны на них смотришь.

Сломленные… жалкие люди. Волочащая ноги вереница несчастных. Обнаженные тела — белые и бледные, но не измаранные, не покрытые струпьями, не иссеченные розгами. Цепь дернулась и потащила его вперед — одну ничтожную бусинку в ожерелье из тысяч душ.

У него не было зубов. Мелькнула тень воспоминаний о бьющих в лицо кулаках и молотах.

Их похитители держались рядом — злобными, готовыми терзать тенями, ужасные чудовища, которые низвели его и всех остальных до существ, умевших лишь рефлекторно съеживаться и скулить. Тех из них, кто запинался и падал, освобождали из кандалов, тащили куда-то в сторону, насиловали и избивали. Он знал, что впереди происходит то же самое, поскольку не раз и не два в сковывавшей их цепи появлялись разрывы, заставлявшие его делать сразу четыре, а не два шага вперед. Никто не говорил ни слова, хотя иногда раздавались нечленораздельные крики, кашель, хрипы, и прочий шум, звонким эхом отражавшийся от неземного золота стен. Он скорее ощущал дрожь, проходившую от этих дребезжащих отзвуков по его телу, нежели слышал их. Чтобы избавить себя от сей жалкой участи, бежать прочь от этого кошмара, нужно было бежать прочь от всего Мира. Стать пламенем, что пылает само по себе. То, что он всё ещё жив, означало, что его тело — та дрожащая плоть, что ещё осталась от человека — хорошо усвоило это.

Он замечал переплетавшиеся в зеркальных соггомантовых плоскостях линии и знаки.