Дмитрий Овсянников - Осколки Сампо [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Почитая тех же богов, что и соседи в Суоми и Карьяле, похъёлане называли первым среди них не Небесного Хозяина Укко, а его завистливого соперника – злобного Хийси. Древний дух внушал людям страх и отвращение; у похъёлан эти чувства оборачивались оголтелым обожанием. Себя они считали созданиями Хийси, стражами границ Маналы. Знали также, что эманта Лоухи – родная дочь Хийси. Хозяина тьмы и холода прославляли в песнях, в священных рощах ему приносили обильные жертвы. Хийси покровительствовал злым чародеям, а таким в Похъёле был каждый второй.

Поклоняясь темным божествам, жители Похъи как будто нарочно подражали их внешности – все похъёлане без исключения выглядели звероподобно. Светлые, почти белые глаза смотрели сквозь длинные, не знавшие гребня, волосы, точно из леса; косматые бороды мужчин торчали во все стороны, и порой неясно было, где волосы хозяина, а где звериный мех одежды. Многие колдуны никогда не стриглись, а ногти на руках отращивали длинные, словно когти.

– По деревьям лазить ловчее, белок да куниц ловить? – пошутил как-то Ахтинен.

– Глупец! – огрызнулся в ответ северянин. – В ногтях и волосах – волшебная сила человека, дарованная Хийси! Этим нельзя разбрасываться! Даже обрезанные ногти следует собирать и хранить! У меня их целый чулок припасен.

– Да зачем?

– Чтобы по смерти не в Туони, а прямо к Хийси попасть, – пояснил похъёланин. – Вскарабкаться до самой вершины Маанэллы, туда, где Хийси восседает на престоле из оледенелых скал! Он и сам похож на ледяную гору, снеговая туча – его шапка, ночная темень – его плащ! Из снега его борода, изо льда его когти, мороз – его дыхание!

– И вы почитаете такое чудище? – поежился Ахтинен.

– Хийси достоин почитания! – похъёланин смотрел на саво снисходительно, словно на несмышлёное дитя. – Это у вас там его боятся, а у нас его уважают! За ним сила, за ним ужас! Он покровитель нашего доблестного народа, его дочь – наша владычица! Хозяин зимы всемогущ, и великая честь – попасть в его свиту!

Как ни странно, презиравшие мирный труд похъёлане неплохо владели кузнечным и кожевенным делом, с немалым усердием изготовляли брони и шлемы, мечи, топоры и копья. Правда, Уно, поработав с ними, остался разочарованным – ему не довелось обогатить свой опыт чем-либо новым, а сработать хорошую кольчугу местные кузнецы не умели: те, что носили дружинники Лоухи, оказались отобранными или купленными у викингов. Не было чуждо похъёланам и творчество, но все творения выходили безрадостными и страшными. Люди Сариолы как будто находили удовольствие в изображении злобных и уродливых существ, в пении мрачных песен про смерть и всевозможные горести. В этом Антеро убедился, когда неожиданно для себя встретил в Корппитунтури знаменитого на всю Похъёлу рунопевца.

Высокий старик с длинными узловатыми руками и надменным лицом нарочно пришел издалека, чтобы послушать искусное пение гостя.

– Встреча двух сказителей – дар для обоих! – обрадовался Антеро. – Вот если два человека подарят друг другу лосося, то у каждого будет по одной рыбине. А если они споют хотя бы по одной песне, то каждый сможет унести целых две!

– Складно, – только и произнёс похъёланин.

На дворе стояла промозглая северная осень. Антеро с товарищами, похъёльский рунопевец и десятка два его любопытствующих соплеменников собрались в зале дружинного дома. Пожарче разожгли очаг, принесли факелы и бочонки с пивом; повеяло домашним уютом, дикие похъёлане сейчас не казались высокомерными и злыми.

Антеро поставил кантеле на колени и тронул струны. Он пропел одну за другой несколько весёлых песен, которые с удовольствием поют и слушают карелы во время праздничных застолий. Северянин слушал молча, изредка качая седой головой, а потом важно объявил:

– Детский лепет. Не пристало мужу распевать о пирушках. И игрушка эта, – он указал на кантеле тёмным от грязи когтем, – ни к чему!

– О чем же пристало петь? – Антеро задел даже не заносчивый тон сказителя, а скорее то, что слушатели из местных все как один ждали его слов, будто боясь выразить свои чувства. Сейчас они одобрительно ворчали – поддерживали земляка.

– О битвах. О гибели. О страданиях. – Похъёланин осушал уже не первую кружку, но не пьянел. Его гордое лицо становилось злым, бесцветные глазки расширились и остекленели. – Случалось ли тебе, карьялайнен, видеть битву?

– Да. И петь о ней не хочу.

– И плохо. Храбрый всегда думает о битве! А мудрый думает ежечасно, что от страданий не скрыться! Мучаешься – крепнешь! Об этом должно слагать песни!