Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Уддин закашлялся от дыма; горькая копоть оседала в глотке, и он вслепую махал мечом, попадая только по серым или багровым призракам, которых принимал за людей. Только одна мысль сейчас по-настоящему мучила его: откуда, от кого, как они узнали?… Что это — другая, ответная чёрная магия, наказание за козни Хелтингры? Он знал, что к Дорелии плотнее, чем ко всем остальным королевствам Обетованного, примыкает Долина Отражений — проклятое место, где обосновались силы тьмы…

Но при чём здесь он, честный воин Хелтингры Альсунгской? Той, чьё имя слетело с посеревших губ Конгвара за секунду — за сто веков! — до того, как Уддин впервые в сознательной жизни заплакал?…

Ответ вскоре донёсся сквозь рыжую горячую стену — когда ночь окончательно посветлела от пламени и отряд оказался как бы внутри громадного, рождённого сосновой смолой янтаря.

— Лорд Заэру! Дагал аи Заэру!.. — скандировали люди, и это имя повторялось в рёве многих голосов снова и снова. — За лорда Заэру! За Дорелию!

Но Уддин не мог с тем же бездумным, отчаянным жаром призывать свою Белую Королеву. Чтобы не лгать, он молчал.

Синна ждала ответа от отца, как девушка-простолюдинка ждёт деревенского праздника, чтобы покрасоваться новыми лентами или платьем. Она и боялась, и стыдилась, ожидая его порицаний — пусть даже немых, между строк; лорд, разумеется, имел право укорять её, и ещё как. Ту же девушку-простолюдинку на её месте вполне могли бы оттаскать за волосы и с позором выставить за дверь. Хоть в Дорелии, хоть в Ти'арге, хоть даже здесь, в привольном солнечном Кезорре.

К счастью, Синна родилась не девушкой-простолюдинкой.

С другой стороны, к страху примешивались любопытство и предвкушение. Синна не скрывала от себя, что ей попросту интересно, как отреагирует отец. Бояться его всерьёз, до бездумности, она никогда не умела — а вот вить из лорда верёвки научилась отлично. К тому же вместе с покоем и бытовым довольством (уютный дом эра Альи, конечно, мало походил на хаэдранскую гостиницу или грязный, плохо просмолённый торговый кораблик) к Синне вернулась привычка любоваться собой. Так же, как ей нравились собственные волосы, и наконец-то отмытые руки, и здравый смысл, — нравилась и способность совершать поступки. То, что Синна делала сейчас, было именно поступком, и она нисколько в этом не сомневалась. Иногда она позволяла себе насмешливо фыркать, воображая знакомых дорелийских леди — как они дрожат по своим замкам, возятся с детьми и вздыхают от зимней скуки, ожидая нашествия. Когда они узнают, где сейчас Синна и что готовится сделать, то наверняка будут завидовать, неубедительно, будто пудрой, прикрываясь возмущением.

Только вот Ринцо Алья, увы, почему-то ни разу не пригласил её на заседание Совета Правителей. Неужели они опасались предательства или просто, как все мужчины, считали, что женщине там нечего делать?… Синна томилась от новой волны бездействия (и это когда там, на севере, королева Хелт готовит армию для новых завоеваний!), но просить его в открытую пока не решалась. Достаточно уже и того, что эр Алья дал ей приют под своей крышей, стойко перетерпев все истерики супруги.

Супруга же… Но о ней Синне даже в мыслях не нравилось говорить. Только вспомнив о Лауре, она торопилась взяться за какое-нибудь дело — снова изучала дорелийские карты (чтобы при необходимости быть готовой к любым вопросам надменных чаров и иров), или шла помочь служанке Челле с обрезкой розовых кустов, или читала (у Ринцо была небольшая, но со вкусом подобранная библиотека). Сгодились бы даже протирание зеркала или вдумчивый анализ запаха духов, любезно подаренных Ринцо («Как почётной гостье в нашей стране», — слегка смущённо сказал он). Что угодно, лишь бы не думать об этой дикой кошке, которая в любой момент готова вспыхнуть от ненависти и, кажется, понятия не имеет о хороших манерах.

И которая невыносимо, до боли меж рёбер похожа на Линтьеля.

Когда Синна пыталась спланировать предстоящую встречу с Лаурой, её мучили дурные предчувствия. Вообще-то Синна превосходно умела владеть собой, но тогда рассматривала всерьёз и внезапную бледность, и нелепое оханье, и (о, высший предел стыда!) обморок, как на площади перед ратушей Хаэдрана. Теперь Синне было ещё стыднее вспоминать о своих страхах: невозможно, чтобы проклятый менестрель приобрёл над ней, наследницей замка Заэру, такую власть…

Всё обошлось терпимо, пожалуй — как нельзя лучше. И лицо Лауры, женской копии Линтьеля, не особенно потрясло Синну. Она просто увидела то, что ожидала увидеть.