Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

«Тонешь в себе». То же самое Андаивиль сказала в их первую встречу… Неужели с тех пор ничего не изменилось? Неужели не прошла целая маленькая жизнь — жизнь, в которой ему подарили надежду? Альен прерывисто вздохнул, разглядев вдалеке руины городских стен из белого камня.

Что ж, настало время выплывать из себя — и выдохнуть пламя.

Молчаливый Город предстал перед Альеном именно таким, каким рисовался в его воображении. Мёртвые, лишённые голоса улицы, и развалины величественных зданий, и повсюду — статуи и барельефы драконов с облетевшей позолотой. В раскрошившейся разноцветной плитке под ногами, в гигантских ступенях, в навесах из крепкого полупрозрачного материала (легко угадывалась скорлупа драконьих яиц) — во всём этом чуялся Фиенни. Непостижимым образом Фиенни был даже в воздухе Пустыни — сухом и исполненном жара, несмотря на то, что стены Города создавали тень.

Альен шёл, слушая тишину. В ней — вековой и пыльной — отпечатывался каждый его шаг. Сердце колотилось гулко, с перебоями; кожу мгновенно покрыла испарина (причём он был не уверен, что дело только в жаре). Несколько раз Альен готов был поклясться, что видел призраков: бесцветные, без ветра колыхавшиеся складки чьей-то одежды, бесплотную белую руку, высунувшуюся из фонтана… Призрачный дракон-детёныш дремал, по-кошачьи свернувшись на солнце. Троица остроухих боуги, неведомо когда покинувших мир живых, отнюдь не казалась весёлой. Их явно занимают совсем не те фокусы и игры, к которым пристрастны Зелёная Шляпа, плут Бригхи и даже угрюмый Лорри, преданный тауриллиан…

Дом Фиенни Альен нашёл по запаху жасмина. Мелкие белые цветы благоухали тонко и остро, будто подтрунивая над испепеляющим жаром Пустыни. Жасмин, лаская веточками каменный фундамент, рос здесь вопреки всему — не менее роскошно, чем в садах Золотого Храма.

Любимый аромат леди Тоури, его матери, и его самого. И Фиенни. Кто теперь возведёт следствия к причинам?…

Зелёные занавеси на окнах, светлое уютное крыльцо… Зеркало Альена плавилось, как и мир вокруг. Он тщетно пытался осмыслить то, что происходит сейчас, как-то уместить это в сознании, — но мгновение было слишком огромно, оно затопило его целиком, так что на прошлое и будущее не осталось места.

Вот дверь.

Вот порог.

Он может войти. Он имеет право. Почему же рука немеет, не в силах подняться, и исходит тысячью иголок? Почему он мнётся, будто наказанный ребёнок у входа в кухню — ребёнок, оставленный без сладкого?…

И ведь точно: на несколько лет оставленный в сплошной горечи. Смешно.

Чуть погодя он услышал голос — негромкий, вполне живой и тот самый. Тот, что всегда успокаивал его, а потом одной сбившейся ноткой лишал покоя, вечно играя новыми гранями.

— Что же ты медлишь, ученик? Входи.

Альен вошёл.

Фиенни стоял посреди комнаты, подтягивая струны серебряной лиры. Его дымчатые глаза смотрели по-прежнему, с мудростью и немножко насмешливой грустью. Тёмные волосы он стянул в хвост, переброшенный через плечо. Его высокие скулы, и профиль, и умные длинные пальцы Альен помнил, как собственное тело — всем своим существом, до последней чёрточки.

Фиенни положил лиру на круглый столик.

— Здравствуй, — сказал он и указал на одно из глубоких мягких кресел. Такие всегда ему нравились; ему нравилось всё, в чём можно тонуть. — Сядешь?

— Сейчас, — выдавил Альен, прочистив горло. — Ты…

— Как живой? — Фиенни с улыбкой угадал его мысли. — Не обольщайся — увы, это магия. И не надо говорить, что я бледновато выгляжу: ты тоже не цветёшь тюльпаном, знаешь ли…

— Я…

Альен хотел сказать что-нибудь высокое, важное, столько лет крутившееся на языке… Но вместо этого вдруг коротко выдохнул и рассмеялся. Смех получился на грани с истерическим завыванием, достойным племени Двуликих. Однако Фиенни ещё шире улыбнулся в ответ (именно так, как улыбался всегда), и через пару секунд они хохотали уже в унисон.

— Надолго бессмертные отпустили тебя? — спросил Фиенни, когда Альен, отдуваясь и растирая занывшие щёки, повалился всё-таки в кресло (оно само предусмотрительно подвинулось, толкнув его под колени). Альен пожал плечами.

— Та, что взяла себе имя Сен-Ти-Йи, говорила что-то о трёх днях. Но вообще-то я понятия не имею… В бездну это, учитель, — давнее слово скользнуло меж ними — полушуткой, полупризнанием, невесомым намёком, понятным только двоим. Альен уже и не помнил, когда прекратил называть его официально — Мастером. — Я же, как-никак, Повелитель Хаоса…