Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

Альен не чувствовал, однако, что оказался от разрыва слишком далеко. Он вообще как-то быстро забыл об этом, зачарованный остроумием и тонкостью доводов бессмертных, а ещё — их талантом перетасовывать факты так, чтобы всё складывалось в их пользу. Они говорили об истории Обетованного, о магии и — неизбежно — о судьбе людей. Тауриллиан (а их набиралось всё больше — видимо, слухи о приходе Повелителя Хаоса за утро разнеслись по побережью-«тюрьме») пытались доказать, что их возвращение и господство будет благом для обоих материков, а засилье человеческих королевств приведёт к вымиранию магии, которое уже и без того началось. Уходя ещё дальше с восхищавшей Альена наглостью, они отрицали любые проявления тирании или жестокости со своей стороны. Судя по их словам (без единого звука откровенной лжи), все в Обетованном на самом деле были согласны с их властью и даже ждали её; а всё, что они делали, — мягко подталкивали смертных к осознанию этого. Так сказать, исполняли мечты, подобно добрым волшебникам из сказок — тех, подлинные версии которых всегда смягчают в переложениях для детей…

Но Альен всегда добирался до тех самых, изначальных, вариантов. В детстве нянька, а потом — слуги в Кинбралане буквально силой выволакивали его из библиотеки, где особенно манили самые высокие, запрещённые полки.

Ни нянька, ни слуги тогда представления не имели, к чему это приведёт. Занятно.

Тауриллиан свободно приходили и уходили, по-доброму насмешничали, но в целом общались с ним как с уважаемым и добрым знакомым. Никто не позволял себе фамильярности, как красногубая Тиль. Бессмертных было, в общем, не так уж много — возможно, не больше тридцати: Альен не мог сосчитать точнее, потому что к вечеру его разум совсем затуманился. Точнее, он позволил ему затуманиться, утопая в сияющем Даре этих прекрасных, во всём завершённых, смертоносно-бездушных существ.

Бездушных ли?… Он не знал. Каждый из тауриллиан — в облике прекрасного мужчины или изящной женщины, ребёнка с золотыми кудрями и взглядом старика, человека с оленьими рогами или в одежде из стеклянных шариков, — оставлял за собой шлейф куда длиннее, чем королевская мантия. За ними стелилась тайна, она манила близостью, но постичь её до конца не получалось. Нечто похожее Альен чувствовал среди Отражений, но они были всё же ближе и понятнее: у них, по крайней мере, был конец пути, как и у людей. Был переход в то, что в Долине зовётся Мир-за-стеклом.

Была смерть.

Не раз и не два за тот день Альен спросил себя, почему Фиенни не родился тауриллиан, бессмертным; ни разу не получил ответа. Он был достойнее их всех, вместе взятых. Он заслужил вечность и свободу.

Я пьян. Пьян совершенно, если думаю об этом.

Это плохо. Он уязвим, когда пьян. Следует держаться осторожнее — а ещё не упускать из виду Ривэна…

Ривэн в основном молчал, глубокомысленно глядя в свою тарелку. По воле тауриллиан на низких столах из чёрного дерева ароматно дымились овощи, рыба и птица, сменяли друг друга сласти и фрукты, лёгкие вина чередовались с незнакомыми напитками — от светло-золотистых до тёмных, синевато-сумеречных, — которые сразу ударяли в голову. Трапеза была не такой обильной, как в доме Люв-Эйха, зато вкусы казались тоньше, а блюда — красивее. В общем, дорелийцу было чем заняться, хотя он явно мечтал бы сбежать отсюда. Присутствие волка-Цидиуса всё ещё пугало его, бледная тауриллиан с чёрной косой (сегодня она представилась уже не Мельпоменой, а Сатис, и почему-то носила колчан со стрелами) откровенно угнетала, а от Тиль он, вняв красноречивым тычкам Альена, старался держаться подальше. Он мало следил за ходом диспута: наверое, по его мнению, тут просто не о чем было спорить. Альен был даже слегка разочарован. Где протест, возмущение, отстаивание людской свободы?… На пути сюда, особенно на корабле под чёрными парусами, Ривэн горел этим куда больше. Здесь же все его скудные силы пошли на то, чтобы сопротивляться чарам тауриллиан — не только буквальным, магическим, но и другим, не менее властным.

Темнее становилось за прозрачными стенами залы, пелена ливня обрастала мглой, всё яростнее клубились тучи. Не раз и не два Альен замечал в небе искристые, стремительные силуэты драконов. Куда они летят в такую грозу — на охоту?…

По мере того как угасал день и росло количество выпитого, он всё хуже играл свою роль защитника смертных. Поэт (как удачно) мало участвовал в споре — всё расхаживал между столами и писал, мурлыча что-то себе под нос; а вот Цидиус, новоявленная Сатис и тауриллиан с оленьими рогами, чьё имя Альен при всём старании не смог бы воспроизвести, разбивали его аргументы в два хода. Особенно болезненно выходило у Цидиуса, с его волчьим подходом к дискуссии: Альену всё чаще мерещилось, что его после каждой хилой фразы хватают клыками за шею и хорошенько встряхивают…