Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Снежный барс. Уна никогда не встречала их раньше, лишь видела миниатюры в книгах. Королевская чёрно-белая шкура сияла в ночи; порождение небес — но небес ли?… Пятна усеивали её, как буквы — лист; и теми же чёрными пропастями — взрослыми, старыми, древними — зияли глаза. Барс упруго подался назад, готовясь к прыжку. Несмотря на кровоточащие раны, жуткая, сокрушительная сила наполняла его движения. Мягкие лапы ступали по плитам бесшумно и гордо — до самонадеянности, даже откровенного самолюбования, — совсем как…

Да. Как ноги лорда Альена. Уна смотрела, как барс отталкивается от земли и прыгает — как отец ещё раз заносит клинок — как идёт, прорывая ткань мира, время, и тянется шальная весенняя ночь. «Я всегда был твоей звериной стороной». Теперь ясно, почему он сказал это.

Прыжок оборвался на середине: барс неуклюже повалился набок, скуля, точно кот, получивший хозяйский пинок за уничтоженные сливки. И — спустя ещё одну вспышку — заново обратился в человека. Израненного, бледного, унизительно голого; Тхэласса скорчился на земле, истекая кровью — почти так же, как Лис недалеко от него. Уна хотела отвернуться, но не смогла заставить себя.

Лорд Альен шагнул вперёд; там, куда он наступил, между каменными плитами показался стебель, а после — ворох чёрных лепестков. Роза. Он занёс меч отвесно, двумя руками — прямо над дрожащим Тхэлассой. Так готовятся к последнему удару — к тому, что оставляет главный след. К последнему аккорду песни. К последней фразе в истории.

— Ты снял с меня эйджх, — прохрипел Тхэласса. — Ни у кого нет… Такой власти.

— Ну, из всех правил есть исключения. Последние двадцать лет без хвастовства могу утверждать, что я — исключение из многих.

— Но твой…

— Осколок моего зеркала не поможет, — тихо, со сдержанной печалью сказал лорд Альен. — Я тебя обыграл.

Тонкие губы Тхэлассы, измазанные кровавой слюной, растянулись в улыбке.

— Я уже понял. Заклятие… памяти, — он закашлялся — обнажённая грудь судорожно вздымалась и опадала — и выплюнул сгусток крови. — Так? Ты вложил в тот осколок своё чувство… Чувство счастья. Тот день был… счастливым. Для тебя. Впервые после… твоего учителя. Я угадал?

— Именно, — лорд Альен вздохнул, будто в очередной раз удручённый предсказуемостью жизни. Синие глаза были обращены к Тхэлассе — хотя Уна сейчас всё бы отдала, чтобы увидеть, какое выражение мерцает в их глубине. Она мечтала о его взгляде, как жаждущий в пустыне мечтает о воде — и, как жаждущий, знала, что мечта не исполнится. — Но ты не учёл, что магия точна, как музыка или математика. Защитные чары такого амулета снимает противоположное чувство.

— Отчаяние, — пробормотал Тхэласса. — Конечно, — и чёрные провалы глаз поднялись к лицу Уны. — Твоя дочь. Ты довёл её до отчаяния — искреннего, — чтобы… лишить меня защиты. Ловко. Очень ловко, Альен. Я не разочарован.

Что?

Довёл до отчаяния, чтобы…

Уна смотрела на них, и странная тьма заполняла её. Злая, клубящаяся, полная обиды, но в то же время — любви без границ и правил. Свет звёзд и месяца укутывал площадь, и сквозь запахи крови и дыма из садов Академии доносилось благоухание древесной листвы.

— Бить? — рвано спросил лорд Альен. — Я не хочу этого, Тхэласса.

— Неподъёмный груз давит, да? Ах, я всегда думал, что из тебя вышел бы плохой убийца… — Двуликий снова сплюнул кровь. — Не бей, Альен Тоури. Не бей и живи. Ти'арг твой.

Воздух, пронизанный солнечными лучами, клубился над замком, наполняя окрестности ленивой духотой. Пышные кроны вязов и буков, круглые листья осин в аллее и в леске у склепа за западной стеной, чахлые деревца на склонах Синего Зуба важно застыли в безветрии. Ели, тёмной стражей выстроившиеся возле рва и в леске неподалёку от подъездной дороги, прятали свою тень, как заповедное сокровище. Даже стрекот насекомых, казалось, притих: они молча впитывали свет и тепло, как и древние серые камни, тронутые разводами мха.

Жара лишала всякого желания что-либо делать. Слуги работали на кухне и в комнатах медлительно, с явной неохотой; конюха, псаря и птичницы весь день не было видно — наверное, после утренней кормёжки животных их сморил тяжкий сон. Уна знала, что такая погода не задержится в Кинбралане надолго (в тенистых предгорьях лето обычно не щедро на тепло), но всё равно с утра металась по замку, не находя себе места. Место, впрочем, нашлось довольно быстро — ей всегда было прохладнее на верхних этажах башен и чердаках. Балкон центральной башни оказался отличным прибежищем: узкий каменный навес защищал от пекла, а выступ соседней башни создавал удобную тень.