Татьяна Иванова - На перепутье миров

— Да-а-а, — Алекс пожалела о том, что подняла шум, но мочевой пузырь лопался от скопившейся там жидкости, руки и ноги опухли, горло нестерпимо болело.

— Отвяжите, отвяжите, отвяжите, — в общем хоре ее голос был почти не слышен, но Алекс все еще надеялась на проявление какой-то человечности со стороны, — пожалуйста, отвяжите…

Как она пережила эту страшную ночь, Алекс сама не знала. К утру, она все-таки незаметно для себя «отрубилась», а, может, просто потеряла сознание. Ее разум был затуманен от лекарств и пережитых мучений. Проснулась она в огромной луже собственной мочи, руки и ноги уже не чувствовались, но отвязывать ее почему-то не спешили, несмотря на то, что другие пленницы давно получили долгожданную свободу и теперь радостно шмыгали по коридору туда-сюда. Шею, кроме веревки, еще что-то больно сдавливало и от этого «чего-то» исходило непонятное, но очень приятное тепло. Краем глаза Алекс неожиданно увидела, что на нее надета какая-то странная цепочка с кулоном в форме небольшой черной стрелочки.

«Откуда этот Гаврила на моей шее? — мысли путались, — кто это сделал? Зачем?»

Впрочем, это было неважно. Главное, что она проснулась, жива и невредима. А цепочка была красивой, насколько она смогла ее разглядеть в создавшемся положении. Почти черного цвета, из непонятного металла, но очень аккуратной, тонкой работы. Хотелось пощупать вещицу и рассмотреть поближе, но, увы, в данный момент это было невозможно…

… -А кушать сегодня будем?

— Кормить нас будут?

— А что сегодня на завтрак? Кашка?

— Дайте покушать.

Казалось, в десятом отделении собрался в этот момент весь мировой изголодавшийся люд. Словно здесь кормили раз в полгода и по очереди: сначала одного, через шесть месяцев другого, еще через шесть — третьего… и так же всех остальных.

— Ну, что? — заглянула к Алекс уже новая медсестра, видимо, пока она была «в отключке», медработницы сменились, — образумилась, красавица? Говорят, ты буянила ночью, все отделение перебудила, так что будешь теперь привязанная весь день лежать.

— В сортир-то хоть можно сходить?

— Нет, ходи под себя, — заржала медсестра.

— А шею можно отвязать? Я скоро задохнусь, — она, впрочем, тут же пожалела о сказанном, потому что медработники в психушке так же, как и больные, не гнушались снять с больного какую-нибудь драгоценность или вещь, а ей почему-то было жаль расставаться с невесть откуда взявшимся подарком. Тем более что от медальона постоянно исходило тепло, которое грело не только ее шею, а и пробиралось, казалось, к самому сердцу.

— Нельзя. А вдруг ты зубами себе руки и ноги отвяжешь. Покормят тебя в постели. Так что лежи и не вякай.

— Не хочу я есть, — с отвращением отвернулась от нее Алекс, — оставьте меня в покое.

— Ну, как знаешь.

— Можно, я ее порцию возьму? — тут же подскочила к медсестре какая-то толстушка.

Весь день прошел для Алекс как какой-то кошмар. У нее невыносимо болело все тело, несколько раз она мочилась под себя, и теперь задыхалась не только от удушья, но и от страшной вони собственных испражнений. А тут еще больные женщины то и дело подходили к ней, дергали за халат, смеялись. Несколько раз она уходила в забытье. В один такой момент вдруг очнулась от чьих-то ласковых прикосновений. Сначала Алекс подумала, что с нее на этот раз снимают медальон, однако кто-то боязливо, но настойчиво просто развязывал ей веревку на шее.

Алекс открыла глаза и увидела рядом с собой некрасивую рослую женщину лет пятидесяти, которая старательно высвобождала ей голову.

— Ты кто? — чуть слышно спросила Алекс.

— Я Нина. Нина Дорохова. Я молодец? Молодец?

— Ты молодец, конечно. Ты спасла мне жизнь. Ты умница.

— Я умница? А ты мне теперь булочку свою вечером отдашь?

— Конечно. Я теперь тебе буду отдавать все свои булочки.

— Все булочки будешь отдавать?

Женщина вытащила из кармана недокуренную кем-то сигарету и воткнула ее в рот Алекс. Потом поднесла зажженную спичку.

— Кури сигаретку, кури, дымок приятный, — заботливо проговорила она.

Алекс жадно затянулась.

— Дай понюхаю, дымок приятный? — наклонилась к ней Нина и со свистом потянула носом воздух, — о-о-о, дымок приятный.

— Да ты просто прелесть, Нина. Тебя мне сам Бог послал.

— Я прелесть? Меня Бог послал? — и, бормоча под нос что-то по-немецки, Нина отвалила…

Как потом узнала Алекс, Нина Дорохова в немецком языке — ас. Когда-то, после окончания института, она проходила стажировку в Берлине. Несколько лет преподавала немецкий язык в российском университете, потом, в результате несчастной любви, незаметно для всех «потеряла голову», и теперь регулярно проходила лечение в психиатрической клинике, остальное время жила у сестры, в доме которой выполняла «почетную» роль домработницы. В больнице Нина с удовольствием купала беспомощных сумасшедших бабушек, стирала их загаженное белье, мыла туалет. В общем, все, что должны были делать санитарки, но по причине того, что это очень грязная и неприятная работа, делать не хотели, делала в отделении Нина Дорохова. И все это она непременно сопровождала исполнением песен на немецком языке. А пела, кстати, очень и очень недурно…