Дарья Беляева - Дурак [СИ]

— Мы не в музее, Марциан, мы в лесу, и нам нужно отсюда выбираться, желательно до темноты.

— Нет, — говорю я. — Ниса, ты абсолютно права. Это жуткие картинки, значит надо на них посмотреть поглубже.

Юстиниан пожимает плечами, подходит ближе, склоняет голову набок.

— На мой взгляд, работа сырая, хотя при определенных условиях это можно счесть наивным искусством. Впрочем, я бы скорее распознал здесь ментальную дезорганизацию, порождающую специфические повторяющиеся паттерны, и здесь мы снова обнаруживаем фундаментальный вопрос о границах и сущности искусства.

— Ты идиот, — говорит Ниса. И я понимаю, что предотвратить ругань не получилось. Но мне это уже все равно. Я смотрю на судорожное нагромождение спиралей, изогнутые, дающие неожиданные крены линии, дрожащие многоугольники. Я выбираю спирали, потому что спираль уходит в бесконечность, а все бесконечное, это красиво. Я смотрю на нее, склоняю голову набок, как Юстиниан, потому что Юстиниан говорит, что это помогает ему видеть. Еще он говорит, что по-настоящему видишь вещь только посмотрев на нее совсем по-другим углом. Как бы выделив то, что она не есть.

Но спирали, заходящие друг за друга не есть все, они настолько ничему не подобны, что этим и жуткие. Я отхожу подальше, приближаюсь снова, а затем просто замираю, позволяя им плыть перед моими глазами, наслаиваться друг на друга и расходиться. Постепенно линии оживают, после мерного, механического движения, которое происходит из-за устройства моих глаз, спирали начинают крутиться произвольно. Они двигаются судорожно, почти пляшут, потом расплетаются вовсе. Я будто оказываюсь во сне, где двигается то, что двигаться не должно, а вот все, что может наоборот — замирает. Мои друзья стоят совершенно неподвижно, и хотя я знаю, что могу позвать их в любой момент, чувство одиночества вдруг вырывает меня из всего повседневного и простого, из мира логичных вещей.

И я уже не знаю, что могу позвать их. И я остаюсь один на один с тем, что однажды вырезала на дереве чья-то рука, и мне кажется, что это никогда не закончится. Я не могу отвести взгляд и двинуться не могу. Может быть, это такая ловушка? Липкая, как лента, на которой жарким летом собираются мухи. Картинки вдруг начинают двигаться в обратную сторону, будто и во времени они вращаются как-то неправильно, а потом они распадаются, и я судорожно хватаюсь за них, потому что не могу пошевелиться и отвести взгляд, и весь мой мир равняется этим линиями, которые уже и не на дереве вырезаны, а существуют сами по себе.

И перестают существовать.

Они дробятся, делятся, расходятся, распадаются, расплываются, рушатся и тают. Разрушаются, дробятся на отдельные точки, и то же самое происходит с точками, и все эти частицы расходятся тоже, как будто нет ничего неделимого и неразрушимого, а все только пища для этого бесконечного уничтожения. Мне кажется, что и остатки мыслей в моей голове тоже расходятся, и само содержимое моих мыслей — знания, воспоминания, страхи и желания — рассыпается. А это значит, что и сам я тоже умираю. Хуже, чем умираю — расщепляюсь на крохотные частички меня. Я везде, но я ничто, и от этого ощущения я соскальзываю в бездну, глубины у которой нет.

И все, никаких мыслей, только голоса без слов и слова без смысла, и этих точек все больше, их множество, а я хочу только стать нулем.

У точек нет определенного цвета, но они излучают свет в моей предельной черноте, в отсутствии меня самого присутствуют они. И если собрать с неба каждую из них и бросить, как игральные кости, я снова буду существовать. Если только вспомню, что такое существование.

А потом я понимаю: это звезды. Дробление, распад и маленькие точки на ночном небосклоне. Вовсе это были не мои мысли, не мои страхи, не я распадался на части, что хуже даже, чем умереть.

Я целый, я живой, я могу двигаться, я могу говорить.

Я только на секунду почувствовал себя, как бог бесконечно раздробленный в ночном небе, мой безумный бог, который почти ничто. Я слышу, как плачет Ниса.

— Марциан! Марциан, пожалуйста!

— С ним уже бывало такое прежде?

— Он сам не придет в себя, нужно нести его!

— Если бы мы еще знали, куда нести!

Мои глаза больше не смотрят на странные царапины, оставленные кем-то, кто чувствовал моего бога или как мой бог. Мои глаза смотрят на ночное небо. И кто-то, кто не является моими друзьями и не является никем, говорит:

— Смотри за тем, что хочешь обрести. Я приведу тебя ко мне.

Ниса щипает кожу на моем запястье, больно и очень освежающе.