Дарья Беляева - Дурак [СИ]

И я вдруг, уже набирая номер, чтобы вызвать машину, замираю. Потом сую телефон в карман и обнимаю Нису. Она холодная и удивленная.

— Ты чего, Марциан?

— Ты мой гений, Ниса!

— О.

— Мой папа умер! Вместо него теперь другой папа! Я думал, как его вернуть! А теперь я знаю! Я все знаю! Я поговорю с богом! Мой бог вернет мне папу, потому что мы — его народ, а он — наш бог. Он сделает это, если я попрошу!

Я достаю телефон из кармана, снова набираю номер и вызываю машину. Я даю какие-то не очень ясные указания, поэтому мы с Нисой долго сидим у дороги, в пыли. Она спрашивает:

— А ты, ну… Ты такой, потому что у тебя такой народ?

— Ага.

— У вас все, ну, такие как ты?

Я пожимаю плечами.

— Очень по-разному. Кто-то видит галлюцинации, кто-то бредит, у кого-то всякие идеи, а кто-то, да, такой как я.

— Я не имела в виду, что ты…

— Дурак. Все нормально. Я не заканчивал школу. Моя учительница научила меня читать, считать, писать и к месту употреблять умные слова. Она сказала, что этого в жизни достаточно.

— Зато у тебя хорошая память.

— Память — способ организации информации в сознании.

— Что?

— Я это запомнил. Я много читаю, чтобы запоминать умные фразы, так меня учили.

Она нащупывает камушек в пыли и пускает его по асфальту, как по воде. Он прыгает, пляшет и плюхается в редкую траву на другой стороне шоссе. Мне холодно во влажной рубашке, но я стараюсь не обращать на это внимание. Нисе, наверное, всегда холодно.

— Я так всего этого не хотела.

— Ты же будешь жить вечно.

— Это клево. Но я хотела завести семью, детей. Для меня это важно. Я не хотела становиться такой в девятнадцать лет. Я никогда не увижу себя в будущем, представляешь?

— Я тоже никогда увижу себя в будущем, потому что я всегда буду смотреть на себя в настоящем.

Она смеется. В этот момент, наконец, подъезжает некрасивая, давно немытая машинка, чьи фары похожи на грустные глаза. Она поднимает облако пыли, я чихаю, а Ниса нет.

В машине я понимаю, что очень пьян, а Ниса напряженно смотрит в окно на незнакомый ей город. Интересно, ее здесь убили или еще в Парфии? Наверное, уже здесь. Она казалась почти живой, когда я увидел ее в гробу. Но она была мертвой.

Она и сейчас мертвая.

Чтобы нас пропустили домой приходится звонить Кассию. Он выходит, сонный, но готовый убивать. Еще в машине, видя, что рассвет уже льет золото на красные крыши городских домов, Ниса повязывает платок. Когда мы выходим, она кажется очень бледной. Я думаю, что через неделю она уже не будет производить такого положительного впечатления. Пока ее можно принять за больную.

Кассий кивает на нее, спрашивает:

— Это чего?

— Это моя девушка из Анцио. Приехала ко мне.

Кассий вдруг начинает смеяться, да так что я думаю, он сейчас умрет от смеха. Кассий все смеется и смеется, будит голубей на площади перед дворцом, и они кидаются вверх, как брошенные в небо камни.

— Твоя! Девушка! У тебя, значит девушка есть!

А потом он оттягивает меня за воротник в сторону и безо всякого смеха, очень серьезно, шипит:

— Ты понимаешь, что здесь сейчас происходит? Конечно, ему плевать, будет тут жить твоя баба или нет, ему сейчас на все плевать, кроме сладостей. Но если она что-то увидит, если она проболтается.

— Она не проболтается, — говорю я. — Обещаю.

— Я убью ее.

Скорее всего, нет, думаю я, но вслух говорю:

— Но она не даст тебе повода. И ничего не увидит.

— Будет жить в твоей комнате. И следи за ней, как будто она иностранный шпион.

Она и есть, в каком-то смысле. Хорошо, что Кассий еще не слышал ее акцент.

Он все-таки нас пропускает, я провожаю Нису в мою комнату, говорю ей располагаться. В моей комнате пахнет ровно так, как и должно — прохладой нежилого помещения. Я оставляю Нису там, а сам поднимаюсь к папе и маме. Теперь я верну папу. Я улыбаюсь, еще пошатываюсь от вина. Пустая бутылка осталась на обочине, и я думаю, что нужно было ее выбросить — нехорошо все-таки мусорить.

Мама сидит у папиной постели. Рассвет делает ее похожей на тень, она выхвачена из пространства вокруг, словно ее вырезали из бумаги. Ее ладонь путешествует по папиному лбу, будто он — болеющий ребенок. Когда она замечает меня, прикладывает палец к губам.

— Он еще слаб, — шепчет она. — Может, это и хорошо.

Я смотрю на папу. Его красивое, изумительно царственное лицо абсолютно спокойно, и не скажешь, что теперь вместо него кто-то другой. Папа похож на древнего вождя нашего народа, мертвого, ждущего погребения и все такого же величественного. Я всегда хотел быть как папа, пока не понял, что значит быть мной.