Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Черно-белой комедии. Все вокруг блекнет еще до этого, как червь шлепается на пол, и это разбивает мою теорию о том, что дело в нем.

Дело ни в чем. Все происходит, меркнет, проваливается в темноту, а потом в густые, серые сумерки. Я вижу, как корабли на картинах качает на нарисованных волнах, они выглядят живее, чем мухи, которые пропадают и появляются, но даже тогда выглядят, как будто это они — плоские изображения.

— О, — говорит Юстиниан. — Не то ретро, которое я люблю, но в этой обстановке выглядит даже естественно.

Губы его, однако, едва шевелятся, получается почти шепот. Мы бросаемся к Нисе, которая пытается удержать червя. Он скользкий и, в конце концов, все-таки плюхается на пол, мы вчетвером, как дети, увидевшие майского жука в песочнице, пытаемся его поймать, падаем на колени, с увлечением стараемся прижать червя, да только он оказывается быстрее каждого из нас, даже быстрее Нисы, чьи руки я едва вижу, настолько неуловимы ее движения.

Офелла говорит:

— И что теперь делать? Ждать, пока это пройдет само?

Поняв, что червь ускользнул, мы садимся на пол, вытягиваем ноги к чужим дверям, прижимаемся друг к другу.

Выглядим мы, наверное, совершенно невозмутимо, только вот на самом деле мы все в ужасе от места, где оказались.

Просто когда не знаешь, что делать, никуда не спешишь.

Я достаю из кармана фотографию. Мама на ней не меняется, та же улыбчивая девчушка с кривым нижним резцом. Санктина же совершенно меняется. Фотография становится влажной от капель крови, которыми испачканы ее руки в перчатках, а накидка разрезана, и я вижу дыру, будто оставленную сигаретой, там, где должно быть ее сердце.

Изображение изменяется странным образом, словно проникает в реальность, смыкается с ней, и суть, и смысл его влияют на материю. Я протягиваю фотографию остальным. Юстиниан говорит:

— Фотография это реальность, ставшая знаком.

— Там что, кровь? — спрашивает Офелла. А Ниса говорит:

— О, мама красотка, правда?

За окном в конце коридора мигают яркие звезды. Словно свет в том окне, думаю я.

А потом звезды вдруг замирают, только одна продолжает гореть и гаснуть. Я понимаю, это одна из моих звезд. Глупость.

Глупость, глупость, глупость. Мне кажется, словно эти слова раздаются в моей голове.

— Значит, мы заперты здесь? Пока за нами не придет толстая подземная чушь?

— Идеальная формулировка, Офелла. Но я не знаю, связано ли то, что мы попали обратно с подземной чушью.

Ниса не говорит вот чего: мы не знаем, выберемся ли мы отсюда на этот раз. Не было ли наше спасение просто случайностью?

Я смотрю в другой конец коридора. Мне кажется, коридор много длиннее, чем был в реальности, а в конце темный-темный, словно впадает в пустоту и темноту, такой тоннель, где еще не видно света. Звезды с другой стороны наоборот близкие, как будто заглядывают в окно.

Мы поднимаемся и оказывается, что это тяжело. Меня качает, будто мы на корабле во время шторма, кажется, что пол и потолок сейчас поменяются местами. Я успеваю схватить Офеллу прежде, чем она упадет.

— Похоже на фильм, который я снял в восемнадцать лет, — говорит Юстиниан. — Только фильтры лучше.

Я понимаю, что не ощущаю температуры. Мне не холодно и не жарко, я могу смотреть, как качаются кораблики из краски на красочных волнах, а коридор уходит в бесконечность.

И нам даже некого позвать на помощь. Но Офелла все равно зовет:

— Помогите!

— Ты правда думаешь? — спрашивает Ниса. — Что это поможет?

Я прохожу мимо нее, открываю окно. Звезды так близко, что стоит протянуть руку и можно будет коснуться их. Глупость, говорит одна, глупость.

По пустынной и сумеречной улице несется пыль. Я вижу нечто большое, словно асфальт передо мной течет, как река.

— Оно внизу, — говорю я. Так огромное, я не вижу, где его конец, вся улица занята им. В прошлый раз это существо казалось много меньше.

Я дергаю Юстиниана за рукав, показываю на существо.

— Видишь? — говорю я. Глаза у Юстиниана делаются большими, но цвет их не виден — все черное и белое. Я снова ощущаю, как холодно. Все здесь изменчиво до полной неповторимости.

— Офелла, дорогая, глянь-ка сюда, — говорит Юстиниан голосом очень спокойным, уступает место Офелле, и она издает визг, который в самое мое ухо проникает, что-то сжимает в черепе, что-то разбивает. Я зажимаю уши, Офелла говорит:

— Что нам делать?!

— Не паниковать, — говорит Ниса. — Оно сюда не доберется.

Она не говорит, что мы будем надеяться. Но на самом деле нам остается только надеяться. Оно ползет внизу, волна огромной реки.