Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Мне показалось, что они любят тебя, когда ты была мертва.

Юстиниан присвистывает. Офелла, кажется, очень хочет слиться с окружающим пространством, погрузиться в туман с картины и исчезнуть в нем навсегда. Я понимаю, что разговор выходит очень неловкий, что Нисе плохо и больно, но ее голос совершенно ничем не выдает ее смятения. С папой так бывает, но папа смотрит на себя отстраненно, словно бы со стороны, он от себя отчужден, а вот Ниса, кажется, испытывает напряжение. На секунду я думаю, что у нее сейчас кровь носом пойдет от того, как яростно она делает вид, что не происходит ничего, говорю:

— Подожди.

— Я теперь никуда не спешу, — говорит она. — Все в порядке. Абсолютно. Может, этого больше не повторится. Может, они позвонят мне сами и спросят, как у меня дела.

— Ниса, — начинает Офелла, но не успевает закончить фразу, Ниса отмахивается от нее.

— Пойдемте гулять, — говорит она. — Я читала путеводитель, здесь рядом парк с маньяками.

— Если здесь живет наш народ, не значит, что парк с маньяками, — говорю я осторожно. А Юстиниан ничего не говорит. Это значит, и он видит, что все не так. Когда у человека хорошее настроение, Юстиниан самый мерзкий и самый болтливый собеседник на земле. Замолкает он, тонко чувствующий, как все творческие люди, только когда говорить и вправду ничего не стоит.

Раз Юстиниан молчит, значит и я не ошибаюсь. Офелла берет пепельницу, крутит ее в руках, рассматривая блестки, оживающие от движения и света. Я бы тоже на что-нибудь сейчас посмотрел, но смотрю на Нису.

— Что вы пялитесь на меня? — спрашивает Ниса, словно и вправду ничего не случилось, а мы все оказались в неловкой ситуации, оттого, что попали в мотель на краю Города.

Я смотрю на двух девушек, которые улыбаются мне, стоя у моря, а может у озера, в своих прекрасных шляпках.

Одна из них — моя мама, другая же — мама Нисы. Такие разные, думаю я, но, наверное, мама Нисы любит ее так же, как моя — меня, иначе это было бы несправедливо.

Офелла говорит:

— Ладно, ребята. Пора идти, пока та женщина не пришла в себя.

— Я не думаю, что она когда-либо приходит в себя, — отвечает Юстиниан. Они оба рады поговорить о чем-нибудь другом, Ниса быстро оказывается между ними, обнимает обоих за плечи.

— Так что, погуляем?

Офелла быстро, словно ее застали за чем-то непотребным, кладет пепельницу обратно на тумбочку, и я понимаю, что она хотела ее забрать. Хотя пепельница далеко не самая красивая штука на земле, Офелла явно возвращает ее на место с неохотой. Я еще раз смотрю на всем чужой, никому не принадлежащий номер, прячу в карман фотографию и выхожу в коридор вслед за своими друзьями.

Мы идем по уродливому красному ковру, на котором остаются отпечатки наших подошв, недолговечные следы нашего пребывания.

Я думаю, как помочь Нисе, но так как думаю я медленно, мы успеваем пройти три картины с корабликами на вершинах акварельных морей прежде, чем я решаю, что нужно будет дождаться кого-нибудь вербального, кто работает в этом мотеле и спросить про постояльцев и обстоятельства их отъезда.

Но высказать свою детективную идею я не успеваю, потому что Ниса вдруг резко останавливается, прижимает кулаки к глазам, как маленькая девочка, проснувшаяся посреди ночи.

— Твою мать, — говорит Ниса. — Опять.

Юстиниан и Офелла отскакивают от нее, оба ударяются о стены, потому что коридор узкий.

— Подожди, — говорит Офелла. — Ты имеешь в виду, что сейчас нам нужно быть подальше отсюда?

— Мы не знаем, — отвечаю я, а Ниса проходит вперед, прижимается лбом к стене, отвернувшись от нас. Выглядит она жутковато, шея напряжена, а все остальное тело почти расслаблено. Как девушка из нашего народа, переполненная отчаянием настолько, что движение становится невозможным. Я вижу рубиновую каплю, которая падает вниз и словно бы совершенно исчезает в ворсе красного ковра.

Первая капля, вторая, третья — начинается дождь. Ниса издает звук средний между возгласом отвращения и облегчения. Я кидаюсь к ней, но Офелла и Юстиниан удерживают меня.

— Стой. Мы не знаем, как это работает.

— Да, поэтому и нельзя ее оставлять, — говорю я. Ниса разворачивается к нам. Дорожки крови на ее щеках похожи на потекшую тушь, только цвет иной, а железный запах я чувствую даже отсюда. У нее на ладони извивается существо. Оно не имеет головы, глаз, похоже на линию, одинаковую на всем протяжении, неприродно ровную.

Юстиниан громко ругается, Офелла прижимает руку ко рту. А я ощущаю себя зрителем, и хотя мне хочется помочь Нисе, я не могу пошевелиться, и мне это совсем не нравится. Ниса выглядит, как картинка с музыкального альбома какой-то очень суровой и мрачной группы, а потом существо выскальзывает между ее пальцев, и она пытается поймать его второй рукой, тогда уже она становится будто в черной комедии.