Дарья Беляева - Болтун [СИ]

— Двадцать лет и три месяца назад, ты закончила рассказывать мне об Октавии. Теперь я хочу рассказать тебе о Бертхольде.

— Ты довольно долго собирался с мыслями, Аэций, — она сначала засмеялась, а потом вдруг стала серьезной. — Я помню, что ты говорил о воспоминаниях. Они неважны, потому что прошлого не существует.

— Да. Но составляя наш маршрут, мне пришлось восстановить некоторую последовательность событий, чтобы понять, что я хочу найти и чем располагаю. В том, что я тебе расскажу могут быть домыслы разного свойства, но прямой лжи не будет. Я так же поработал с документами, перечитал письма и провел несколько небезынтересных разговоров с людьми, которые знали меня прежде, даже прочитал пару учебников по истории. Я постарался как можно сильнее сузить круг вероятных событий и унять свое потрясающее воображение, чтобы ты могла играть в постмодернисткую игру со мной. Поэтому предлагаю тебе предпринять расслабленное путешествие, мы просто посмотрим на места моей юности и, может быть, поговорим с людьми. Еще, и такая вероятность, я надеюсь, велика, мы найдем материал для Грациниана и Санктины. В каждом месте, до или после, я буду рассказывать тебе одну из историй, которые составляют меня. Потому что ты любишь истории.

— Я люблю тебя.

— Я тоже история.

— Юстиниан сказал бы, что ты асинхронный нарратив.

— Ты думаешь в нашей постели о друге нашего сына. Вот и твой недостаток.

Фраза оказалась колкой, потому что у нее был подтекст. Она и наш сын, подумал я, но не ощутил злости или ревности. Ревность — чувство потери, ускользающая ткань, улетающий бумажный самолетик, выроненный стакан.

Мы смотрели друг на друга молча, я взял ее за руки. Она снова была нежна со мной, это значило, что даже призрак давней боли ушел.

— Я обещаю тебе, что это будет путешествие без особенного смысла. Оно будет значить не больше, чем покер планирования в менеджменте. При желании сможем делать перерыв на кофе в придорожных термополиумах.

Она сказала:

— То есть, ты хочешь поразмышлять над тем, как нам остановить возможный приход богов в наш мир?

— Мне хорошо думается в машине. Возможно, будут в этом путешествии будут и функциональные части.

— И таким образом ты хочешь провести отпуск?

— Именно таким.

— Тогда я хочу послушать первую историю о Бертхольде прямо сейчас.

— Это выбивается из плана, — ответил я. Но, в сущности, сам мир выбивался из моего плана. Готовность к неожиданностям — один из важнейших инструментов, необходимых выдающемуся человеку.

Это убеждение прошло со мной некоторую условно большую часть моей жизни, я приобрел его в шесть лет, когда мой отец выстрелил себе в лицо у меня на глазах.

Будет хорошей идеей, подумал я, начать именно с этой истории.

Я с большой вероятностью родился в тот год, который принято считать началом дипломатической войны с Парфией. Мое биологическое существование (в этой итерации) началось, когда ненависть между странами стало возможно контейнировать при помощи угрозы ядерной войны, что без сомнения наложило некоторый след на мою ментальность. Все, что я буду рассказывать, может казаться тебе сюрреалистическим, похожим на фильм, чей режиссер дал своей фантазии абсолютную свободу, которая, как и все абсолютное, могла лишь навредить. Большинство моментов я постараюсь передать точно, поэтому ты можешь смело сказать себе «такова была жизнь в Бедламе». Мое детство не прошло в бедности, по сравнению с вековым состоянием Бедлама, поколение, к которому принадлежал я, застало изобилие. Необходимые в геополитических играх темпы наращивания производства обеспечили беспрецедентно низкий уровень безработицы даже в столь отдаленном и непривлекательном уголке Империи, как Бедлам. Далее я буду часто объединять под названием Бедлам страну и столицу, так как мы никогда не были озабочены самоназванием нашего края. Надеюсь, контекст позволит понять, о какой именно территориальной единице я говорю в каждый конкретный момент.

Ты, моя Октавия, росла во дворцах и загородных особняках, окруженная слугами и симпатичными тарелочками, в которых покоились достойные императорской дочери сладости. Я жил в пригороде Бедлама, который считался много престижнее, чем сам город, и все же моему дому никоим образом нельзя было сравниться с твоим. Но между нами не было разницы. Дети — чудесные существа, они не понимают целого. Лишенный возможности сравнить Бедлам с Империей, я был убежден, что моей жизнью живут все или почти все. Я не сомневался в том, что и ты живешь, как я, моя Октавия, не сомневался в том, что у тебя на завтрак те же хлопья с клубничным молоком, а спишь ты в комнате по размеру не превышающей мою.