Дарья Беляева: Болтун [СИ]

Мне не нравилось, что погаснет солнце, и что Вселенная прекратит свое движение, и эта катастрофа для меня была так же реальна, как угроза землетрясений в Иберии, хотя я и располагал большим количеством времени и меньшим количеством ресурса для ее разрешения.

Однажды Октавия спросила меня, что значит жить в мире под угрозой исчезновения и распада. Я долго думал, что ей ответить, потому что я хотел, чтобы Октавия поняла меня. И я сказал ей, в конце концов, чтобы она вспомнила ощущение, которое испытывает во время просмотра хорошо снятых фильмов-катастроф, в которых под ударами цунами или во время взрывов, стираются с земли многомиллионные, всем знакомые города.

Когда вода слизывает языком здание Сената, спросил я, что ты чувствуешь? И она ответила: трепет. Ее сердце трепетало от осознания хрустальной хрупкости и незначительности тысячелетних усилий человека, комфорта, технологии и цивилизации, которых мы добивались все это время. Как легко оно исчезает, как немного нужно, чтобы не осталось ничего. Мир — это карточный домик, и в любой момент может подуть небольшой ветерок, совершенно непримечательный и ничего не меняющий во Вселенной. Он подхватит карты, и все полетит.

Вот что я думал о мире вокруг, вот что я знал, потому что видел больше, чем она. Реальность — хрупкая, нежная, неточная. Но у нее есть я, и я должен привести все в порядок за время, которое мне отпущено на земле.

По возможности, я должен исправить все. Неравенство перед смертью, к примеру, остается очень высоким. И нужно сделать доступным образование. А также позаботиться о том, чтобы стагнирующее материальное производство не разрушило постиндустриальное общество, живущее в иллюзии достатка. И, конечно, нужно решить проблему с Солнцем. Безусловно, я представлял, что значит быть выдающимся человеком.

Еще Октавия спросила меня, что общего между мячом и мечом, и я ответил ей, что и то и другое исчезнет, потому что реальность предполагает перспективу полного уничтожения. А она ответила стишком, детской считалкой. И я полюбил ее сильнее за то, что она ничего не знает о том, что знаю я.

Она поцеловала меня. Пудровый запах крема смешался на ее коже с моим запахом, я знал ее наизусть, она — карта ароматов. Лицо — легкая пудра, руки — садовая роза, ямочка между ключиц и коленки — фиалка и засахаренный миндаль — волосы.

Любовь побеждает все, кроме пустоты. Некоторое количество людей, которых я знал, впрочем, утверждало, что любовь побеждает просто все, без необходимых уточнений.

Я сказал:

— Я имел все основания полагать, что мои слова будут восприняты превратно.

— Ты используешь канцеляризмы в постели, это дурной тон.

— У тебя тоже есть недостатки.

Когда живешь с человеком долгое время, речь становится единой, куда ближе, чем могут относиться друг к другу тела во время занятий любовью, куда ближе, чем сливаются души, когда узнают друг друга лучше кого бы то ни было прежде. Мои слова у нее, а ее слова у меня, словно вещи, которыми мы обменялись или вещи, забытые друг у друга. Со временем становится катастрофически неважным, кто именно говорит, а даже фразы, кости мыслей, образуются похожим образом.

Я лег рядом с ней, посмотрел на экран, поймал движения, легкие тени, в которые превращаются по ночам люди, чьи лица я вижу днем.

Я не знал, как они выглядят сейчас. Она сказала:

— Продолжай.

Я отвел взгляд от экрана, у Октавии за плечом было ночное небо в квадрате окна. Небо не подвержено хаосу, глаза его совершенны в своем движении, звезды нельзя бросить, как игральные кубики. Небесные циклы математически точны, погрешности минимальны, но существуют, однако и два плюс два не всегда равняется четырем, потому как у чисел есть знаки и части.

И все же глаза его знаменуют высший, недоступный земле порядок.

— Раз уж я предположил, что тебе будет не слишком интересно выяснить, каким образом мы могли бы помочь миру, и ты не считаешь деятельность хорошей идеей, потому что занята интеллектуальной гимнастикой, я решил, что найду, чем тебя занять.

Она коснулась носом кончика моего носа, звезды исчезли, близко расположенные объекты всегда расфокусируют зрение. Близость делает то же самое и с мыслями. По сути, любовь идет рука об руку с душевной близорукостью, которая в высокоразвитых культурах возводится в культ и называется доверием.

— Я решил рассказать тебе о Бертхольде.

Она чуть отстранилась, посмотрела на меня. Тени, залегшие у нее под глазами придали ей теперь вид зрелой женщины, которой она никогда не станет. Я подумал, что ей бы пошел возраст.