Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Что ж, я полагаю, любые события нашей жизни следует употреблять как топливо для решения детских проблем. Это всегда полезно. Итак, моя милая, мы ехали в Нарбо-Марциус на прекрасных, принцепских машинах, на ваших машинах. Мне было удивительно неловко, не потому, что я не любил краденного — меня никогда не искушала роскошь. Я не ее желал.

Ведьмы приняли мое прошение о визите, и я был уверен, что они, по крайней мере, выслушают меня. Я не знал, как иметь с ними дело. И не был уверен, что буду говорить с народом. Я должен был что-то предложить Совету Ведьм.

Личности там были, надо сказать, весьма значительные. И во многих из них текла ваша кровь, моя Октавия. Знатные ведьмы издревле считались фаворитками принцепсов и преторианцев. Иногда даже тайными советницами. Как знать, Октавия, быть может там есть и твои единокровные сестры. По крайней мере, Дигна говорила мне о том, что для многих ведьм добиться благосклонности самых знатных аристократов Империи было путевкой в большую политику. Они вели ее, никогда не покидая Нарбо-Марциуса. У красоты и коварства была своя цена. Быть может, они и влияли на судьбу Империи, однако собственной судьбой распоряжались лишь в незначительной степени.

Надо сказать, фенотипически это был самый разнообразный народ, который я встречал. И хотя, несмотря на все твои убеждения в обратном, связи между представителями разных народов были всегда, и от них рождались дети, нигде это не было стратегией выживания. У ведьм другого выхода, собственно, не было. Так что сейчас уже и не восстановишь, какие внешние черты были присущи им изначально. Пожалуй, рыжие женщины встречались среди них довольно часто, однако ни о каких других характерных чертах речи не шло. В Дигне, без сомнения, была (и есть, разумеется), щедрая доля принцепской крови. Кто-то отличался остротой наших черт, светлыми глазами, бледной кожей, кто-то имел характерные для народа воровства волнистые, русые волосы и веснушки. По Нарбо-Марициусу разгуливали девушки и женщины всех мастей, словно бы в древних столицах.

Нарбо-Марциус был городом небольшим и контрастным. Наряду с белыми, похожими на особняки, домами, где принцепским мужчинам, видимо, было сподручнее бывать, стояли бараки, в которых жили простые ведьмы. Самые знатные ведьмы были персонами одиозными, и я слышал о них кое-что даже прежде знакомства с Дигной.

Царица их, Кэйлин, женщина сказочной красоты (говорили, она может сравниться с твоей сестрой), выпускала собственную валюту с личной подписью и портретом, разъезжала в конном экипаже и устраивала роскошнейшие приемы. Ее тетя, Лиадэйн, славилась своей любовью к ядам. Если честно, я ее опасался. Дигна предупредила меня, что если мне и удастся избежать проклятий, то пить вина все равно не стоит.

В Нарбо-Марциусе была потрясающей красоты площадь: гипсовые статуи обнаженных женщин с полумесяцами в руках, фонтаны, увитые искусственными цветами. Город был скорее украшен для кого-то, чем являлся красивым. Он словно бы все время ждал гостей.

У Кэйлин был хоть и маленький, не больше самого крохотного из твоих домов на побережье, но все-таки дворец. Чем-то он напоминал наш дворец в Вечном Городе. Был этакой миниатюрой на тему. Говорили, только умоляю не злись, что этот дворец построил для ее матери твой дед. Она так просила вывезти ее в Вечный Город, но он потратил куда больше сил и денег, чтобы привезти ей кусочек в Нарбо-Марциус.

О, это была очень тонкая грань между подчинением и унижением, моя Октавия. Ведьмы понимали это и принимали это. Дигна говорила так: они считали, что любовь не всесильна, но на самом деле они не знали любви.

Кэйлин, роскошная, светловолосая девушка, в которой явно была и наша кровь, однако для нее это ничего не значило, встретила меня в роскошном (особенно для меня и по тем временам) холле. У нее были завитые волосы, убранные в высокую прическу и розовое платье с пышной юбкой. Вся она была сама легкомысленность. Руки ее были затянуты в белые перчатки, скрывающие когти. Из-за их длины рука казалась деформированной, наделенной слишком длинными, слишком тонкими пальцами. В этом намеке на уродство была своя красота и даже своя сексуальность. На шее у Кэйлин была атласная лента. Алая. И я оценил это. Во всем ее тонком, словно бы облачном облике это было единственное яркое пятно, оно не могло быть случайностью, недостатком вкуса, дурной деталью.

Это был мастерский полунамек на благосклонность. Она повязала вокруг шеи атласную ленту, как аллюзию на отсеченную голову. На преступление, которое хочет совершить. На государственную измену. Я улыбнулся ей.