Дарья Беляева - Болтун [СИ]

— Аэций, любовь моя, пожалуйста!

У нее были слабые руки, холодные, ласковые, но слабые. Это испугало меня. Я подумал, а ведь почему люди так мало знают об этой штуке, путешествующей по Бедламу?

Потому что никто не рассказывает о ней. Некому рассказать. Октавия снова позвала меня, затем я почувствовал ее холодные губы, она вдохнула мне в горло воздух. Я хотел сказать ей, что я жив, просто очень устал. Еще я хотел сказать ей, что не знаю, как поступить.

А потом я вспомнил о кабане. Том самом кабане, которого нужно достойно повстречать. Мой кабан готов был сожрать меня и любовь всей моей жизни.

Я открыл глаза. Передо мной была Октавия, белоснежно-бледная. Я взял нож из ее руки. Короткого прикосновения мне было достаточно, чтобы понять, ей так же, как и мне, просто она еще не сдавалась.

А я уже отдохнул. Я рванулся к пасти, еще не вполне понимая, что должен был делать. Но, без сомнения, у меня не было времени на размышления. Если кабан большой, а то и огромный, у него все равно всегда найдется слабое место. Даже у Ахиллеса были проблемы с пятками. Не надо бояться всесильного, непобедимого, потому что все в принципе разложимо на частицы настолько элементарные, что почему-то целое перестает существовать.

Вместе с уверенностью ко мне вернулись и идеи. В голове у меня всплыл момент, когда мы увидели это существо вблизи впервые. Глаза его источали черноту. Она напомнила мне червей внутри Нисы, о которых рассказывал Марциан. Цепочка замкнулась, воспоминания, звено к звену сцепившиеся в ней, вызвали к жизни еще одно.

Я все еще хорошо помнил, как ложится в руку выдранный лезвием глаз. У меня было не так уж много времени, но привычка, я знал, ускоряет действие на сорок процентов. По крайней мере, мозг подкинул мне эти обнадеживающие цифры ровно перед тем, как я упал на колени перед пастью. Растянутое на полу человеческое лицо, деформированные кости, разодранная кожа — невероятная мерзость, по которой облик человека уже не восстановить.

Но глаза остались, полные тумана, как разрастающиеся бельма, как заплывший желток яичницы. Сердце мое пропустило удар. Я вогнал нож в глазницу и вырвал источающий черную слизь глаз пальцами. Я бы не смог сделать то же самое со вторым, если бы Октавия не удержала меня, я и не заметил, как она оказалась рядом, и когда я пошатнулся назад, каким-то чудовищным напряжением своего тела, Октавия сумела меня остановить.

Пасть издала визг потрясающей силы. Липкие глаза в моей ладони казались обжигающе холодными. Человеческое уходило вовсе, кости и кожа расползались, она пожирала их, словно питалась остатками энергии, затерявшимися в мертвечине искрами жизни. Осталась только пульсирующая дыра, сквозь которую я видел, как на обратной стороне мира облепляет стены мох. Злое отражение сжималось, стягивалось. И я подумал, оно не ушло и не побеждено. Оно перемещается, но всегда будет здесь.

Кто я такой, чтобы это победить?

Но оно не тронет меня и мою Октавию. По крайней мере, сегодня. Это уже много.

Я вдруг испытал прилив освежающего страха от мысли, что однажды эта штука может поглотить все. Все, однако, уже давно вознамерилось нырнуть в темноту.

Когда я очнулся, надо мной пели птицы, что было даже приятно. Солнце покачивалось на ветках деревьев, легкий освежающий ветер приносил мне прохладу. Мы были посреди леса, посреди хорошего майского дня — солнце было высоко. Ничего не осталось, ни школы, ни чудовища.

Октавия, моя маленькая Октавия, лежала рядом. Я кинулся к ней приник к ее сердцу, и когда оказалось, что оно бьется, я благодарно поцеловал его, и хотя между нами была одежда, кожа, кость и плоть, оно почувствовало. Октавия встрепенулась.

— Аэций, — прошептала она. — Все закончилось?

— Все начиналось? — спросил я. — Я не слишком надежный источник подтверждений такого рода.

Она заплакала, и я прижал ее к себе. Мы лежали на траве среди цветов и мелких насекомых, и Октавия рыдала у меня на руках.

— Тихо, — говорил я. — Тихо, тихо, все закончилось, видишь? Все вправду закончилось. Ты смелая, я смелый, мы оба молодцы. А знаешь, что у нас есть?

Она посмотрела на меня, глаза у нее были влажные и красные.

Я осторожно разжал кулак, словно показывал ей симпатичное насекомое или нежный цветок. Два затуманенных глаза, покрытых черной жидкостью, лежали у меня на ладони. Сосуды в них тоже почернели. От зрелища меня затошнило.

— Мы отправим это Грациниану и Санктине. По-моему, довольно ценный образец. То, что им было нужно, так? Они смогут это изучать. И помочь Нисе. Возможно, мы сделали нечто хорошее.