Дарья Беляева - Болтун [СИ]

— Госпожа Кэйлин. Могу я коснуться вашей руки?

Она замурлыкала:

— О, солдатик, неужели ты знаешь и наши обычаи? За это я люблю солдатиков, они везде бывают и все видят.

Это была совсем юная девушка и легкомысленность она носила, как броню. Я видел, что она умна, и Кэйлин показывала мне это каким-то непостижимым образом. Мы словно стали соучастниками, вместе знали какой-то секрет, она умела создать такое впечатление.

Тетка ее, знаменитая отравительница Лиадэйн, была грузной женщиной за шестьдесят с внимательными, строгими глазами и пучком рыжих волос на затылке из которого то и дело выбивались пряди.

— Господин Аэций, — сказала она.

— Приветствую вас, госпожа Лиадэйн.

Она не ответила мне улыбкой. И, честно признаться, я даже обижался. В то время улыбка давалась мне нелегко, а к концу войны это искусство и вовсе оставило меня. Кэйлин позволила мне взять ее под руку.

— Мы с вами отправимся в цирк, так я хочу, хотя тетушка возражала.

— Мне воспринимать это как намек?

— А вы бы хотели?

Она засмеялась, а когда мы вышли из дворца, я почувствовал ее запах — гурмански-сладкий аромат пирожных и нежный — чистой женской кожи. Духи были явно дорогие, хотя прежде я не сталкивался с элитным парфюмом, ощущалось это интуитивно.

Я вдруг понял, в чем очарование Нарбо-Марциуса — это был мирный город, такой, каких я давным-давно не видел. Ничего здесь не горело и не лежало в руинах, а Кэйлин была божественно нежна и прекрасна в своей чистоте.

Мне вдруг захотелось оставить их, оставить их город, чтобы хоть где-то был островок мира, о котором я мечтал. Я, конечно, не поддался этому желанию. Лиадэйн шла за нами вместе с моей охраной и охраной Кэйлин.

— И как же там война? — спросила Кэйлин. Вопрос был нелепый в своей очаровательной бестактности, настолько, что я был вынужден ответить самым честным и подробным образом, и только чуть после понял, какого дурака свалял.

Нет, разумеется, я не сказал ей ничего, о чем не могли знать даже самые заштатные журналисты Империи, однако же я не заметил, как разболтался. Это был плохой знак. Кэйлин улыбнулась, показывая, что мы правильно друг друга поняли.

— Тетушка говорит, что это страшно опасное дело.

— Опасное, — сказал я мрачно. — Но это не страшно.

— Тетушка бы не стала в это ввязываться.

— Она не подлежит призыву, — сказал я, и Кэйлин звонко засмеялась. Она наклонилась к моему уху, спросила самым интимным тоном:

— А я принадлежу?

И хотя она была совершенно не в моем вкусе и никоим образом не будила во мне мужских желаний, я был ей очарован и отвечал на ее флирт.

В Нарбо-Марциусе не было мужчин. Совсем. Словами не передать, как меня это удивило. Я привык, что у человека два пола и представлены они везде. Я услышал, как один из моих охранников, парнишка-вор по имени Зоран спросил у кого-то:

— А куда они мужиков-то дели?

И кто-то, не помню кто, ответил ему:

— Ты что идиот?

А я поймал себя на той же мысли. Мужчины казались потерянным куском этого общества, и хотя я знал, что ни один не спасся от великой болезни, мне думалось, что они просто где-то прячутся.

Цирк оказался самым что ни на есть настоящим. Я не понимаю, чего еще я ожидал, но, как оказалось, не полосатого шатра, окруженного яркими палатками, щедро украшенными кибитками и трейлерами, обклеенными плакатами. Пахло зверями, жареной кукурузой, соломой и карамелью.

— Ты бывал в цирке, солдатик?

Госпожа Лиадэйн закашлялась. Наверняка, чтобы не сказать, что я в нем рос.

— Нет, но мечтал. С радостью составляю вам компанию. Но как насчет дел?

— Все после, — сказала Лиадэйн. — Сначала отдохните с нами, затем мы поговорим.

Я понял, что она, конечно, имеет ввиду меня, себя и Кэйлин. Еще я понял, что она против присоединения ведьм к революции — это была интуиция, но всякая интуиция есть рациональное наблюдение, которое нет времени осмыслить.

Внутри все было подготовлено для нас. Мы сидели в первом ряду и перед нами стоял столик с изысканнейшими сладостями, достойными твоего языка, моя Октавия. Кэйлин сняла перчатки, и я увидел ее острые когти. Она ела, насаживая на них пищу. Это было непривычно, не то отвратительно, не то возбуждающе. Она смаковала каждую крошку, так что и здесь было нечто от эротического переживания. Иногда она закрывала глаза и постанывала. Я не понимал, то ли это спектакль, обращенный ко мне, то ли пирожные действительно изумительные.

Я-то, конечно, ничего не ел и иногда посматривал на госпожу Лиадэйн с превосходством. Мне даже показалось, что она мне усмехнулась.