Наталья Игнатова - Путь в Дамаск

Если он смог привыкнуть…

В этом он не был уверен.

Диазия в полной мере показала, насколько он не человек. Насколько они все — не люди. Жизнь в убежище Ларкина не давала в этом убедиться, ведь из-за кровавой связи, из-за колдовской любви к ратуну, Майкл все происходящее с ним и вокруг него воспринимал, как благую данность. Радовался каждой новой ночи, даже каждому новому дню, хоть и проводил дни во сне, похожем на смерть.

Диазия изменила всё. И это действительно оказалось очень больно. А еще страшно.

Князь Иттени ввел зелье в кровь девушки из своего Стада, Виктории Кере, студентки-химика… Не надо было Майклу знать ее имя, не надо было знать, кто она, но он зачем-то спросил. Она тряслась от страха — любая ошибка в рецепте убила бы ее на месте — но была преисполнена энтузиазма. Ей самой очень хотелось увидеть, как работает настоящая магия — та, которую можно объяснить и понять.

Любая ошибка была смертельна. Хуже того, привязанность Майкла к Ларкину могла оказаться слишком сильной, и тогда Виктория умерла бы, даже если само зелье было приготовлено безупречно. Что ж, князь Иттени свое дело знал в совершенстве, а любовь най к ратуну оказалась от совершенства далека.

Ларкин сгорел в мусорной печи еще в начале мая, а Майкл до сих пор помнил ужас Виктории. Чувство вины перед ней, несмотря на то, что все прошло благополучно, затмевало ненависть к ратуну. В равной степени он винил себя и за то, что она боялась, и за то, как она хотела помочь. Для этой девчонки — его ровесницы — человека, не вампира, не ведьмы, не фейри, было очевидно то, чего сам он не мог понять, пока не выпил зелье из ее вен: насильственную связь ратуна и най нужно рвать любой ценой.

Настоящий афат — всегда добровольный. И настоящие чувства между най и ратуном… они настоящие, что тут еще сказать.

Райя простила его за мертвый паралич. Сказала, что пара суток в багажнике — невысокая цена за освобождение от кровавых уз. Тем более, что Майкл положил ее поверх Ларкина, все-таки, дама. Кое-каких понятий об обхождении с женщинами он в Европе, действительно, набрался. Остальным и прощать было нечего. В один прекрасный миг они осознали себя свободными от противоестественной связи, и никто ни на секунду не захотел вернуть прежние времена.

Если б Ларкин хоть кому-то дал афат, как нормальный вампир — по договоренности, с объяснением всех плюсов и минусов, с правом выбора, это кто-то, может, и скучал бы по нему. Но Ларкин умел договариваться лишь с равными. Живых же за ровню не считал, даже когда сам был человеком.

К най он относился совсем иначе, чем к людям. Искренне ценил их таланты, с удовольствием учил всему, что знал сам, и как настоящий отец гордился их успехами. Это его и подвело. Если бы он не держался с ними, как с ровней, как с собственными взрослыми детьми, если бы не пытался объяснять, вместо того, чтобы приказывать, Майклу в голову не пришло бы, что ратун может ошибаться, он и не подумал бы, что ратуна нужно спасать, и никогда бы не вообразил, что любит Ларкина по-настоящему.

Майкл поддерживал связь с Мауро, тот, в свою очередь, все больше сближался с Арни и Занозой. Остальные члены семьи время от времени давали о себе знать, но не чаще, чем это делали бы родственники-люди. Пару раз в неделю выйти в скайп, рассказать новости, поинтересоваться, как дела. И людям, и вампирам этого вполне достаточно.

Хорошо, что они были. Без них тоска по настоящей семье, по родителям, по дому стала бы мучительной.

Мистер Намик-Карасар объяснил, что любой вампир в первую очередь стремится вернуться к оставшимся в живых близким. Эта тяга пробуждается даже у тех, кто задолго до смерти покинул семью и разорвал все связи. Присутствие ратуна смягчает зов живой крови, но не заглушает совсем. Однако время лечит. Да и живые в конце концов умирают.

От того, что всем другим было когда-то так же плохо и больно, как ему, легче не стало, но понимание, что непреходящее, почти невыносимое желание увидеть родителей и братьев — часть естественного процесса, период болезни, который нужно просто переждать, немного помогло. Майкл ждал. Ожидание могло затянуться на десятки лет, однако это ведь означало, что его любимые люди все эти десятки лет будут живы и, хотелось верить, что счастливы. Перестанут печалиться о нем. Будут ухаживать за пустой могилой в парке без особой грусти. Кто-нибудь из братьев назовет в честь него своего сына. Так обычно и бывает, когда умираешь по-настоящему. А он умер по-настоящему.