Мари Бреннан - Чтоб никогда не наступала полночь [litres]

Елизавета отвернулась, прошлась по комнате и резко спросила:

– Каковы твои намерения касательно моего двора?

Это и было истинной причиной встречи, истинной целью визита «мистрис Монтроз» в Виндзорский замок. Девен и Луна обговорили все загодя, однако ни тот, ни другая не могли знать, какой ответ хочет услышать Елизавета. Оставалось одно: сказать правду.

– Вопрос деликатный, – ответила Луна. – Скажем так, блюсти равновесие. Инвидиана вмешивалась в ваши дела слишком бесцеремонно, направляя твои действия к собственной выгоде и грубо попирая твои права верховной владычицы. Подражать ей в сем я не желаю. Но также мы не хотели бы видеть Англию павшей под натиском католических сил. Не стану говорить за все королевства дивных, но, если тебе придется обороняться, Халцедоновый Двор придет на помощь.

Елизавета неспешно кивнула, обдумывая услышанное.

– Понимаю. Что ж, договорами я сыта по горло, и ни о каких мечах в камне, связующих нас друг с дружкой, не желаю даже слышать. Однако, если Англии будет грозить опасность, возможно, я вспомню о твоем слове.

Тут она неожиданно повернулась к Девену.

– Что до тебя, мастер Девен, – ты предложил избавить меня от этого договора и слово сдержал. Скажи, чего ты хотел бы в награду?

Все мысли разом вылетели из головы. Ах, как бы смеялись Колси с Уолсингемом, увидев его в эту минуту! Ведь он пошел на придворную службу с твердым намерением возвыситься, а теперь, заполучив в руки столь великолепную возможность, не мог придумать, чего попросить. Впрочем, неудивительно: жизнь его приняла такой неожиданный оборот…

Преклонив колени, он сказал первое, что пришло на ум:

– Ничего, государыня, кроме вашего благосклонного позволения последовать зову сердца.

Ответ Елизаветы был холоден и прям.

– Ты же сам понимаешь, что не можешь взять ее в жены. Ни один из английских священников не согласится вас обвенчать.

Тут мог бы помочь Джон Ди, но Девен еще не набрался мужества обратиться к нему с этакой просьбой.

– Я говорю не только о браке.

– Вижу, вижу.

Тон Елизаветы заметно смягчился; теперь в нем слышались отзвуки тихой печали, никогда не покидавшей ее сердца.

– Что ж, – продолжала она, – официально этого, конечно, устроить нельзя – объяснять суть дела моим лордам-советникам я не возьмусь, но, если наша венценосная кузина удовольствуется словом королевы Англии, будь нашим послом при Халцедоновом Дворе.

Казалось, улыбка Луны слышна в ее голосе:

– Мы были бы этому весьма рады.

– Благодарю, государыня, – сказал Девен, склонив голову ниже прежнего.

– Но есть тут одна загвоздка…

Шагнув к Девену, Елизавета коснулась белоснежными пальцами его подбородка, так что он волей-неволей был вынужден поднять голову и взглянуть в ее непроницаемо-темные всевидящие глаза.

– Назначить на такой важный пост простого джентльмена – это же просто оскорбительно.

Елизавета сделала вид, будто задумалась, и Девен отметил, сколь великую радость приносит королеве возможность чествовать и награждать тех, кто служит ей верой и правдой.

– Думаю, нам следует посвятить тебя в рыцари. Согласен ли ты?

– Всей душой.

Улыбнувшись одной из своих королев, Девен краем глаза увидел улыбку другой.

Служить двум господам… Если в один прекрасный день Елизавета обратится против Луны, он здорово пожалеет об этом назначении.

Однако он не покинет мир дивных и не оставит Луну. Вдвоем они сделают все, чтоб этот день никогда не настал.

Ричмондский дворец, Ричмонд, 8 февраля 1603 г.

Кашель больше не проходил, разве что унимался на время. К ней присылали докучливых докторов, она собиралась с силами, прогоняла их вон, однако справляться с ними раз от раза становилось все тяжелее. Снаружи свирепствовала затяжная зимняя буря, капли дождя без умолку барабанили в окна – в такую погоду нетрудно поверить, будто против нее ополчился весь мир. Она сидела на мягких подушках у огня и провела немало долгих часов, глядя в его глубины.

Разум в последнее время совсем отбился от рук: стоит отвлечься – и уж не вспомнишь, чем была занята. Время от времени приходит Сесил, приносит бумаги на подпись, а она, видя перед собою горбуна Роберта, младшего сына Уильяма, то и дело удивляется. Не тот Сесил, не тот. Берли, старый, привычный Сесил, отошел в мир иной… сколько же тому лет?

Много, прискорбно много. Похоже, она пережила всех. И Берли, и Уолсингема, и Лестера. И старого своего врага, Филиппа Испанского. И даже Эссекса, казненного посреди Тауэр-Хилл – о, как же он страшно ошибся! Быть может, она и обошлась бы с ним иначе, но после того, как все было сказано и сделано, он ни за что не простил бы ее, старуху, слишком гордую, чтобы сдаться, слишком упрямую, чтоб умереть. Ей скоро сравняется семьдесят. Многие ли могут похвастать этаким почтенным возрастом?