Антонина Кокохина - Возвращение к Мастеру

Иван поведал ей свою грустную историю:

— После того как меня выписали из клиники для душевнобольных, я вернулся в комнату, принадлежавшую МАССОЛИТу, но не смог открыть дверь своим ключом — там стоял другой замок. За время моего отсутствия меня уволили, а жилплощадь отдали другому литератору. Я остался в Москве совсем один, без денег, без друзей, без жилья и работы. В общем, мой псевдоним Бездомный вполне оправдал себя. Жил на вокзале, подрабатывал носильщиком, потом стал сотрудником сектора истории русской философии в Институте философии, литературы и истории, теперь известен, как профессор Понырев. Женился на своей секретарше без любви, прожили вместе год, затем развелись. Сегодня я вернулся из поездки в Ленинград. Приглашали в Университет для обмена опытом.

Из рассказа Маргариты Иван Николаевич понял, что она тоже оставила Мастера:

— Вы понимаете, он там совсем один, ему некому помочь, я предала его, бросила в болезни.

Слезы снова потекли по ее красивому лицу. Бывший поэт взял ее за руки:

— Пусть река Ваших слез унесет печаль в океан прошлого, и пусть солнечный луч надежды озарит Ваше будущее. Вы раскаялись, а это самое главное. Я люблю Вас, Маргарита Николаевна с той самой грозовой ночи, когда впервые увидел в моей палате. Прошу оказать мне честь и стать моей женой. Не отказывайте сразу, подумайте. Простите за внезапное признание, но может быть это наша последняя встреча.

Маргарита умыла лицо холодной водой из фонтана и улыбнулась:

— Дело в том, Ваня, что теперь я бездомная, безработная бесприданница, и вряд ли Вам нужна такая спутница жизни, но обещаю всерьез подумать над Вашим предложением. Проводите меня, пожалуйста.

— Я никуда Вас не отпущу, считайте, что это похищение. Будете жить пока у меня, в комнате для гостей, а там… время все расставит на свои места. К тому же в нашем Институте в историческом архиве срочно требуется библиотекарь.

— Не могу найти ни одного аргумента против.

Римский по-прежнему работал финансовым директором, но только не в Варьете, о котором он боялся даже подумать, а в Театре детских кукол в Замоскворечье. После той кошмарной ночи с нападением на него вампиров Варенухи и Геллы он превратился из сильного, худощавого, властного руководителя средних лет в скрюченного, запуганного, седого старика с трясущейся головой. Здоровье его пошатнулось, но он из последних сил все еще цеплялся за жизнь и каждый год в июле проходил лечение в той самой знаменитой психиатрической клинике под Москвой, которой заведовал профессор Александр Николаевич Стравинский.

В больнице наступил вечер. Григорий Данилович нехотя съел ужин, состоявший из каши — овсянки, яйца, сваренного в мешочек, кусочка белого хлеба и стакана теплого обезжиренного молока. Через час медсестра принесла градусник для измерения температуры и сделала ему укол снотворного.

Фельдшерица Прасковья Федоровна плотно закрыла штору, чтобы больного не беспокоил слишком яркий свет полной луны, и тихонько покинула палату.

Над кроватью горел тусклый ночник в форме диковинного цветка, в коридорах царила умиротворяющая тишина, но Римскому почему-то не спалось. Видимо его измученный организм так привык к успокоительному лекарству, что оно перестало действовать должным образом.

Внезапно раздался негромкий стук в дверь, и в открывшемся проеме появились две мужские фигуры в белых медицинских халатах и шапочках. Одна — высокая и плечистая, другая — коренастая и тоже плечистая. Доктора подошли, подвинули стулья поближе и сели возле кровати финдиректора. Он никак на это не отреагировал, продолжая тоскливо смотреть в пустоту.

— И что Вы можете сказать про сегодняшнюю классическую медицину, коллега? — поинтересовался высокий господин, опиравшийся на трость с черным набалдашником в виде головы пуделя.

— Ой, я Вас умоляю, Мессир, — откликнулся второй, и во рту его блеснул острый клык, — от ортодоксальной медицины в данном случае остался только тост «За Здоровье!». У нас в ходу другие методы.

Азазелло, а это был именно он, направился к окну и раздвинул тяжелые шторы. По комнате немедленно разлилось волшебное лунное сияние, а по стенам, кривляясь и гримасничая, запрыгали причудливые тени.