Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

Госс завизжал, и закричал, и завыл. Рухнул в прыжке. Ножницы дрожали в шее Сабби. Пола передернуло. Госс распластался на капоте, выблевывая свою куда более яркую кровь.

– Нет-нет- нет -нет- нет -нет. – Он скулил, и колотил пятками, и в ярости таращился на умирающее создание-мальчика.

– Ты думал, – сказал Пол, пока Тату заладил «что? что происходит? что?», – что я буду с вами работать? – Пол выдернул ножницы из шеи Сабби, снова вставил. Сабби посмотрел из стороны в сторону и закрыл глаза. Госс кричал, и бурлил, и брыкался, и упустил изо рта внезапный дым, и не мог встать. Кричал .

– Ты думал, мне от тебя не противно? – говорил ему Пол. – Ты думал, я буду с тобой сотрудничать? Ты думал, я позволю тебе быть псом этой чистокровной паскудной злобной мрази у меня на спине? Ты думал , я тебя не убью? – плевался словами Пол на умирающего Госса. Плюнул перед ним на пол. – Завел себе мясную корзинку, чтобы таскать то, благодаря чему коптишь воздух, и думал, меня это остановит? Госс, достал орать. Тебе пора проваливать на хрен в ад, и своего бедного пустого переносчика жизни прихвати.

Сабби был неподвижен. Кровь из него вытекала медленней. Госс хрипел, клокотал и выглядел так, будто пытался выдать какое-то прощальное проклятье, но как только умер с закрытыми глазами Сабби, умер и он. Дух он испустил без дыма.

И что бы и где ни происходило

во всех местах и временах

неописуемо многих

рябь этой

этой окончательности

прочувствовалась во всей полноте

и все до единого из затравленных и забитых лондонцев на один метамомент, во всех своих собственных мгновениях от 1065-го до 2006-го, вдруг переплетенных, в каждой паршивой ситуации, в каждой каморке, где их топили в унитазе, сжимали пальцы в тисках, порицали, поносили, дразнили, били, осмеивали, – где подминала жестокость, – всего на один этот самый момент, на промельк, который никого не спас, но по самой меньшей мере даровал хотя бы крошечное утешение, навек, почувствовали себя лучше

почувствовали радость.

Пол смотрел, как уходил Госс.

– Что происходит? Что происходит? Что? Что? – говорил Тату. Пол игнорировал. Мардж игнорировала.

Она смотрела без движения, держась за голову там, где сделал больно Госс. Когда Сабби умер, он – будто это вообще был «он», а не «оно», не просто коробка с лицом, – он тут же стух. Он разложился на мерзость, и она тоже разложилась – на ничто, – оставив одно только сердце, небьющееся человеческое сердце, слишком большое для груди Сабби.

Госс не разложился. Госс лежал как мертвец – как и полагается мертвецам.

– Прости, – сказал Мардж наконец Пол. – Он должен был мне поверить. – Иначе бы он никогда не оставил Сабби одного. – Они смотрели друг на друга. Тату закричал, вынужденный таращиться во тьму парковки, где не происходило ничего.

– Что ты наделал? – говорил Тату.

– Я знал, что меня найдут, – сказал Пол. – И я бы никогда с ним не справился. Больше мне ничего в голову не пришло. Я знал, что они услышат, что мы скажем, если послать сообщение отсюда, и мне нужно было, чтобы они подслушали и пришли. Поможешь его закрыть? Его, – он поднял руки, – Тату. Я не хотел, чтобы так получилось с Вати, – сказал он. – Мне жаль. Я думал, Госс и Сабби успеют первыми. Ну, они и успели, но я не думал, что они залягут и будут ждать. Я уговаривал его уйти.

– Я не понимаю, – сказала Мардж. – Ничего.

– Да уж. Прости. Давай расскажу, что могу.

Они знали (Пол – непосредственно, Мардж – благодаря накопленным инстинктам), что в плане Лондона это далеко не конец. Но для них с этой казнью закончилась эпоха. Они сидели там, где сели, – изредка переговаривались, но в основном просто сидели и дышали воздухом, не закопченным Госсом и Сабби. Пол пнул сердце Госса через парковку.

Когда Госс умер, свет в гараже дважды померк и вспыхнул в «гип-гип-ура», в радости предметов. Сменились краски, и тени двигались, словно прибывали послы разных дворов – благого, неблагого, аблагого, параблагого, [78]– чтобы убедиться в разошедшемся слухе. Несколько привидений, которых Мардж не видела, но ощутила в форме движений печального тепла. С «хрю-ю» ее миновала свиная сущность. Вскоре после этого они услышали машину.

Без сирены, но с крутящимися мигалками, с пандуса соскочила полицейская машина и подъехала к ним. Вышли три офицера – с дубинками наголо, перечным спреем и тазерами на изготовку, вооруженные до зубов. Их ужас был вполне очевиден. После паузы из машины в легком па, взметнув одежду и волосы, выпуская дым из одного уголка рта, с сигаретой в другом, прищурив взгляд и чуть склонив голову, – великолепная, аки Боудикка, – вышла Коллингсвуд.