Ярослав Морозов - Ларин Петр и машина времени

— Северина, ты не сможешь понять это.

— Но я должна знать. Если ты действительно любишь меня, скажи правду.

Ситников долго молчал, не решаясь выговорить ни слова. Наконец он решился.

— Северина, я из будущего. Я прибыл сюда на машине времени, которую сам придумал. И я должен вернуться обратно, в две тысячи второй год.

Его слова произвели неожиданный эффект. Глаза Северины сверкнули гневом.

— Да, безусловно, Юлиан. Я всё понимаю. Я тоже очень люблю Жюля Верна. Именно потому, что я тебе об этом сказала, ты решил поиздеваться надо мной столь дурацким образом? — Она залепила Ситникову звонкую пощёчину. — Я думала, ты хотя бы уважаешь меня. А ты придумал такую отвратительную глупость! Ты просто мог сказать мне, что больше не хочешь меня видеть. По крайней мере, по отношению ко мне это было бы честнее!

Она повернулась и пошла к дверям в дом старосты. Ситников сдавленно прошептал:

— Но я сказал тебе правду…

В ответ из-за двери донеслись рыдания. Ситников постоял у окна ещё несколько секунд, потом сорвал с ближайшего куста цветок шиповника и положил его на подоконник. Потом он горестно поплёлся к калитке.

…Хозяин небольшого кабачка уже готовился запирать заведение, когда нетвёрдой походкой к дверям подошёл уважаемый им учитель Ситников. Казалось, Ситникову наплевать на то, что он пришёл в такой поздний час. Равнодушно скользнув взглядом по трактирной стойке, Ситников уставился на хозяина кабачка, и тот понял его без слов.

Высокая бутылка появилась в его руке.

— Как для вас, господин учитель. Фабричная.

Ситников молча опрокинул стакан. Хозяин не решился намекнуть своему позднему посетителю на то, что пора бы и честь знать. Разумеется, любого другого он бы, не раздумывая, вытолкал взашей. Но Ситников… Тут кабатчик смутился. Никогда прежде он не видел учителя не то что пьяным — даже чуть навеселе.

— Дрянные новости, господин учитель?

Ситников пробормотал что-то невнятное, и у кабатчика мелькнула мысль о том, что его запоздавший собеседник не слишком силён в единоборстве со спиртным. Ещё он подумал о том, что спозаранку ему придётся поспешить на станцию. Однако Ситников, посмотрев на него более дружелюбно, попросил налить ещё…

…Пётр проснулся у давно потухшего костра, когда над горизонтом уже висел багрово-красный диск. Солнечные лучи успели немного согреть землю.

— Ситников, мы не проспали?

Ответом ему была тишина.

Пётр вскочил. Ситникова рядом не было.

Теряясь в самых неожиданных догадках, Пётр вытащил из кармана фотографию. Не жалея ладоней, которые в этот раз припекло сильнее, чем в предыдущий, он выпустил на снимок огненную змейку. Дата смерти Ситникова по-прежнему была отчётливо видна на снимке. Фамилии убитого по-прежнему не было.

Лошадиный топот заставил Петра вздрогнуть. Ситников, взмыленный не в меньшей степени, чем его лошадь, спрыгнул рядом с машиной.

— Я взял лошадь у хозяина кабака. Чёрт, я напился! Пётр, я напился, я пил полночи напролёт, пока не свалился. Утром добрый хозяин позволил мне оседлать его лошадь. Мы оставим её где-нибудь на станции, так мы с ним условились, позже её заберёт его сын… Впрочем, боюсь, придётся её просто выпустить.

Тем временем пожилой кассир на железнодорожной станции с удивлением поприветствовал блондинку в дорожном костюме с припухшими веками, выдававшими недавние слёзы.

— Чем могу служить, сударыня?

Чёрная вуаль опустилась на тонкое нервное лицо.

— Билет до Пскова, — отрывисто выговорила женщина, сжимая в руках небольшой баул.

— Туда и обратно?

— Нет, в одну сторону.

…Пуская из цилиндров клубы горячего пара, пассажирский поезд, ведомый новеньким локомотивом, приближался к станции. Северина Сидорович была среди немногочисленных пассажиров, садящихся в вагон. Опухший после бессонной ночи кабатчик, поднимаясь следом за ней, чрезвычайно обрадовался, завидев знакомое лицо, с коим можно было поговорить о ночном происшествии.

Когда часы на станции показали восемь часов, локомотив дал протяжный свисток, и поезд медленно тронулся. Северина съёжилась у окна. Ей отнюдь не улыбалась перспектива соседства со словоохотливым кабатчиком.

Она с трудом заставляла себя изображать внимание, пока суть рассказа не обожгла её сознание.

— Вы не представляете, милейшая, как убивался учитель сынка его сиятельства графа. Никогда не видел, чтобы человек так убивался из-за женщины. Я ему: не надрывайтесь, поостыньте, а он: я не знаю, дескать, как теперь жить после того, как я нанёс такую обиду этой женщине. Она, говорит, и так, бедняжка, натерпелась, она, говорит, отца похоронила, говорит, одна-одинёшенька на целом свете, а я так полюбил её…