Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Тома не успокаивалась:

— Если ты знаешь, каково жить без любимого… почему мешаешь мне?

— Не путай божий дар с яичницей. И не надо об этом сейчас.

Я отстранился. Не хотел разговаривать. Никого не хотел видеть. Вообще ничего не хотел.

Только по возвращении в пещеру ёкнувший желудок обиженно напомнил о себе. Стая ужинала мясом. Мои ягодки-кузнечики давно переварились и усвоились, если не сказать больше. Томины вышли еще на поле брани. Поэтому мы с Томой снова постились.

Чем дальше, тем хуже. Есть хотелось страшно. Подножная травка со склона не спасала. Вода больше не желала заменять еду. Человолки наслаждались мясом, мы с Томой мучились. С наступлением темноты спать легли как прежде — со мной в середине, других конфигураций я больше не допускал.

Закрыв глаза, я стал уговаривать себя заснуть, выбросить из головы страшные мысли, успокоиться. Куда там. Зарина. Мое неуемное Солнышко. Как и небесное светило обжигавшая своей близостью. Иногда обжигавшая холодом. Но всегда — обжигавшая. Теперь ее нет. Как в это поверить? Разве солнце может исчезнуть?

Долго я ворочался, плыл, скрипел зубами, мешал соседям и накручивал себя. Очень долго. В конце концов мы все же уснули.

Нет, это я уснул. Ненадолго. Настороженный организм среагировал на неслышное вставание Томы. Сквозь полусон глаза приоткрылись, я проследил. Обычное дело, пошла к выходу. Но это мы уже проходили.

Мое лицо обернулось в другую сторону. Смотрик на месте. Пока. Я лег на спину, рука достала до разметавшейся гривы соседа, пальцы накрутили волосы на ладонь. Пусть попробует встать незаметно.

Чувство выполненного долга подарило долгожданный покой. Наползающий тревожный сон взял свое. Но когда Тома вернулась, я ощутил нечто новое. Она вдруг притиснулась всем обжигающим фронтом. Искра настолько интимного соприкосновения потрясла и заставила съежиться, затаиться, раствориться. Девушка положила руку на мою грудь, ногу бессовестно закинула на бедро. С ума спрыгнула?!

Может, у нее приступ лунатизма? Или приняла меня за того парня? Но я не мог потушить пожар плавящегося мозга, не знающего, что делать, как делать, и делать ли… Говорят, лунатиков нельзя пугать. Но если действия самого лунатика пугают до кондрашки?!

Чужие пальцы перетекли на живот. И тут мою щеку нежно лизнули.

Вскидывая руку, я совершенно забыл, что на ней намотан свалявшийся соседский локон. Парень болезненно вскрикнул, быстро переворачиваясь на спину: «Только не бейте! Не знаю, в чем виноват, но слушаю и повинуюсь!» Его вытаращенные глаза застыли в изумлении. Впрочем, открывшиеся мои тоже. Тома стояла в стороне, со сдерживаемой усмешкой качая головой. Со мной лежала Пиявка. Страстный оскал и тупой зовущий взгляд созревшей самки вопили нетерпением.

Я вырвался, лягнул, Пиявка недовольно взревела. Мой ответный рык оказался серьезнее. Не дожидаясь возможного тумака, Пиявка удрученно отползла.

Со вздохом Тома прилегла на освободившееся законное место.

— Это я пригласила.

— Зачем? — в ступоре прошипел я.

— Подарок. Ответный.

Додумалась же. Неужели настолько не знает меня? Или гормоны ударили в голову, все меряет по себе? Я отвернулся.

— Зарина погибла, — виновато продолжила Тома. — Мне подумалось, что небольшая физическая встряска успокоит тебя, поможет забыться, пережить боль.

— Поможет измена?

— Ты о чем, какая измена? Кому? Той, которой больше нет?

— Измена ее памяти! — Я словно собрался в кулак: сжался, напрягся, смотрел исподлобья. — Не смей говорить, что ее нет. Не верю. В жизни бывает все. В войну людям приходили похоронки, а потом живые солдаты возвращались домой.

— Я тоже на это надеюсь. — Тома погладила меня по руке. — Но мой подарок… от души. И от болезни души. Для тела. Для маленькой радости. К тому же Пиявка… какая из нее соперница царевне? Даже в мыслях. Она — животное. Какая же это измена.

— Это не измена, — кивнул я, но Тома не радовалась, видя странный огонь в моих глазах. — Хуже. Это зоофилия!

Девушка вспыхнула:

— Хочешь сказать, что я тоже… это?

— Говорю только за себя. А ты думай.

Тома надулась:

— Пиявка — настоящее животное. Хоть и ладная девка. Каюсь, была неправа. Но Смотрик — другое дело. Он не зверь.

— А кто? — с издевкой полюбопытствовал я.

— Он человек, помещенный в звериные условия. Как мы с тобой.

— Ну-ну. Он тебе сам сказал?

— Скажет. Я научу.

— А он тебя чему?

Тома гневно сощурилась. Я снова отвернул голову.