Анна Удьярова - Остров Укенор

— Я поправлю, — поспешно сказал Унимо.

Он передал штурвал застывшему воском в ледяной воде Тьеру и стал осторожно перебираться к выходу на ванты. От ветра едва можно было стоять на палубе — о том, что было там, на высоте брамселя, лучше было не думать. Смотреть перед собой. Передвигать ноги вперёд, удерживая равновесие. Многие называют это жизнью.

Даже выбраться на руслень оказалось сложной задачей: ноги то и дело соскальзывали с мокрого дерева, а держаться за огромные снасти было тяжело. Кое-как выбравшись на ванты, Унимо застыл: казалось, если приподнять ногу или отпустить руку, он тут же упадёт в кипящие волны.

Двигаться вверх, где ещё тяжелее, было бессмысленной глупостью. И невозможно было вспомнить, почему его жизнь стала такой невыносимой. Стоило ли сопротивляться той силе, которая тянула его вниз, в беспокойный, но понятный мир сердитых волн и безгласых рыб. Унимо попробовал нырнуть в реальнейшее, но почувствовал только плотную, непроходимую темноту. Ударился головой о переборку в трюме затопленного корабля.

Он зажмурился и вспомнил Маяк. Вспомнил, как впервые поднимался по высокой винтовой лестнице. И потом — много раз, чтобы вовремя зажечь свет, который не указывал путь ни одному кораблю. Он поднимался, ступенька за ступенькой, на каждый шаг повторяя шёпотом слова детской считалки:

Он добрался до последней ступеньки. Поднялся, опираясь на каменную стену. В темноте нащупал спички. Первая лампа упала и разбилась. Осколки впились в правую руку, на которую пришлось опереться, чтобы не упасть.

И когда, наконец, огонь, перебираясь от лампы к лампе, отразился в линзе Маяка, ослепил чаек и без следа растворился в синтийском кофе полночного неба, Унимо сел под окном галереи, испачкав стену кровью. «Ты всегда запоминаешь не то, что нужно», — вспомнил он ворчание Форина.

Стараясь не смотреть вниз, Унимо поднялся до путенс-вант — к самой тяжёлой части пути. Не чувствуя рук, он подтянулся и неловко перелез на круглую площадку, где можно было немного отдышаться, вцепившись в мачту и раскачиваясь вместе с ней, как белка на дереве.

Выше качало ещё сильнее, но это перестало быть важным. Захотелось выиграть в эту игру — тем более что злосчастный блок был уже хорошо виден. «Только не торопиться, не спешить», — повторял Унимо, стараясь дышать глубоко, насколько позволял крадущий воздух прямо из-под носа ветер.

Вытащить флаг-фал из блока казалось нерешаемой задачей. Для этого требовалось как минимум две руки, а отцепить от вант даже одну представлялось верной гибелью. Пришлось использовать зубы — и вкус мокрого пенькового троса Унимо не мог забыть ещё долго.

Наконец, тёмно-синий флаг скользнул в темноту. С палубы закричали: «Ура!» — и Унимо едва не упал, удивлённо посмотрев вниз.

Как спустился, Унимо забыл. Запомнил только насмешливый голос Просперо: «Ладно, ладно, ты снова заслужил шлюпку, матрос Ум-Тенебри».

Когда Унимо, Лирц и Тьер отчалили, кто-то с главной палубы тёмной тенью поднялся на ют. Просперо обернулся.

— В трюме вода, Мэй-капитан, — сообщил Кинли, за спиной которого переминался с ноги на ногу боцман.

— Да, правда? Какая неожиданность, — покачал головой Просперо. — Вода! Вот это да, подумать только! Что же нам делать, что нам делать? — расхохотался он.

Кинли шагнул к наветренному борту и схватился за ванты. Силуэты фрегатов Королевского флота были едва различимы. Шлюпка стремительно удалялась. Кинли поспешно отвёл от неё взгляд, чтобы не повторять безмолвное «нет» всё понимающему Мастеру Реальнейшего.

Невыносимо сильно хотелось увидеть горизонт, но это было неисполнимое последнее желание.

К рассвету течение отнесло шлюпку на несколько десятков миль от места, где затонула «Люксия». От шторма не осталось и следа: только лазоревое поле, вышитое серебряными цветами, как в старинных песнях о морюшке-море.

— Зачем ты это сделал? — спросил Тьер.

— Потому что не хочу, чтобы ты умер, — ответил Унимо.

— Я не могу умереть.

— Теперь можешь, — сказал Ум-Тенебри и прикрыл глаза.

Тьер не удивился: он почувствовал это ещё там, на «Люксии», когда, вцепившись в бесполезный штурвал, смотрел, как смертный безумец забирается всё выше на грот-мачту.