Анна Удьярова - Остров Укенор

Титры: «Ну что же мне, на колени встать? Что он о себе возомнил! Зачем заставлять другого человека унижаться, даже если ты прав, что за малодушное удовольствие!»

Астиан ещё несколько раз прошёлся вдоль двери, потом сел на верхнюю ступеньку лестницы.

— Унимо, ты ведь помнишь, как мне… как нам пришлось тяжело, когда ушла мама. Признаю, я не лучший отец в мире, но, знаешь, я старался. Больше, чем когда-либо для каких-то дел, которые имеют отношение к людям. Я думал что со мной такого не случится, да, но потом встретил твою маму. В такие моменты думаешь, что делаешь именно то, что хочешь — как будто оказываешься в реальнейшем. Но я с самого начала знал, что это обман, знал, к чему это ведёт. И потому я виноват вдвойне. Но иногда, бывает, хочется принять неправильное решение, только для того, чтобы понять, что ты можешь. Унимо?..

Титры: «Белый свет энергосберегающей лампочки в садовом фонаре заливал веранду в аккуратном, словно расчерченном по линейке мелом, европейском пригороде. С белыми игрушечными заборами, газонами и семейными автомобилями («Для семьи я выбираю вместительность и надёжность…»). Вдалеке кричали лягушки.

— Я начал понимать, что меня обманывают, когда они все стали заводить собак, жён, детей. «А как же всё то, что вы говорили?» — думал я, стоя в растерянности у очередного пылающего семейного очага.

Собеседник усмехнулся, налил ещё вина в старинный серебряный кубок и порезал на дольки зелёное яблоко.

— Но хуже всего, когда они «приходили к Богу». Шли-шли и пришли, вот они мы, здравствуйте! Ничего не понимали, а теперь поняли. И такое сразу самодовольство, смотреть противно. Слова, наши слова, уже ничего не значат. И это меня ужасно злило, потому что у меня не было ничего, кроме тех слов. Кроме того, что мы рассказывали друг другу, пьянея от собственной наглости…

— Ну-ну, кого винить в том, что ты так и не смог повзрослеть?

На верандеу деловито шурша, выбежал голодный весенний ёжик, остановился, принюхиваясь смешной усатой мордочкой к запаху земли, мокрого дерева и людей, а затем утащил упавшую на пол кожуру яблока.

— Нет, теперь-то я понимаю. Но тогда я злился, отлучал отступников от церкви нашей дружбы…

— Теперь не злишься?

— Теперь — нет, но…

— Вот и хорошо, — собеседник придвинул кубок с вином и блюдечко с дольками яблока. — Как лягушки кричат, слышишь? Наверное, будет дождь».

Астиан снова встал и приблизился к двери, но стучать не стал.

— Унимо. Унимо, я люблю тебя, — сказал он.

В комнате было пусто. Окно открыто, ветер раздувал белые занавески с крошечными рисунками парусников.

Титры: «Их Унимо сам выбрал, когда они с отцом ходили на городской рынок».

Звук выключения видеокассеты.

Звук видеокассеты в магнитофоне.

Астиан шёл по длинному коридору, выкрашенному грязно-голубой краской. Из открытых дверей падал тусклый электрический свет.

Титры: «Каждая комната была набита детьми. Но они молчали. И эта тишина, если вдуматься, была самым страшным звуком. Бесполезно кричать, если тебе всё равно не помогут. Это усваиваешь здесь довольно быстро. Хорошие и глупые дяди и тёти говорили, что чужих детей не бывает, но они были здесь, сложенные в кладовку, как зимние вещи».

Астиан зашёл в одну из комнат. Огляделся, нашёл в углу его ( он сидел, поджав ноги и закрывая ладонями уши). Подошёл. Улыбнулся.

— Привет, Форин!

Он молчал.

— Я принёс тебе конфет. Заграничных. Ты таких никогда не пробовал. Мне мой приятель-моряк привёз.

Он молчал.

— Пойдём гулять?

Он молчал.

— Хочешь, почитаю тебе сказку?

Он осторожно, сначала одну, потом другую, убрал руки от ушей.

В комнату заглянула санитарка с красным лицом:

— Да что вы с ним разговариваете, он же овощ, ничего не понимает! И охота вам, молодым, время тратить.

Он зажал ушами руки крепко-крепко и закричал.

Титры: «— Друзья для таких, как мы — те, кто тоже всё понимает, но старательно поддерживает наши нелепые привязанности к жизни.

Они сидели на балконе и наблюдали, как на улице мальчик мастерски запускает воздушного змея.

— Как-то я навещал одного пожилого профессора. У него вдруг стало плохо с головой: словно щёлкнули выключателем, и свет погас. А такой был умница. Я приезжал к нему два раза в месяц, по старой памяти привозил «Астрономию и жизнь», которая копилась у него на тумбочке, пока не приходило время сдавать макулатуру, и его любимый чай с чабрецом, который у него не залёживался. Заведение, куда родственники отправили профессора, этакая смесь больницы и гостиницы, было из лучших: во всяком случае, пациентам позволяли уединяться и в обед готовили несколько десертов на выбор. Но всё равно в комнатах жили по несколько человек. Соседом моего профессора был «капитан»: каждый раз, как я приходил, он рассказывал, как был капитаном крейсера, побывал на всех океанах и морях. Показывал на картину у него над кроватью — какое-то море, из северных: серые волны, придавленные небом, — и говорил: «А вот это мои ребята мне подарили. Когда провожали. С моим здоровьем-то уже не походишь в моря, конечно. Но не хотели отпускать. Ну да пришлось…» Когда «капитан» вышел из комнаты, третий сосед, мрачный и молчаливый, как-то сказал: «Враньё всё это. Эту картину один сумасшедший нарисовал, который тут раньше жил. И капитаном он никогда не был, всю жизнь проработал в банке». И знаешь, что? Думаю, в аду обязательно должно быть место, где такие вот смогут рассказывать друг другу правду.