Анна Удьярова - Остров Укенор

Весёлая игра: яблоко на голове пленника. Птичники делают ставки, подначивают друг друга, пока над головой одного из них не застывает впившийся в дерево нож. Мальчишка шинти стоит, потирая связанные руки.

Главный птичник предлагает новую игру, интереснее прежней: отец и сын, доверие и страх, смерть и жизнь. Шанс на спасение.

«А ты бы согласился?» — шепчет Тьер из-за левого плеча. И Лирц отворачивается — как раз в тот момент, когда яблоко с оглушительным стуком ударяется о грязный пол. Бывший слушатель не отрываясь смотрит на яблоко и видит, как яркие красные брызги ложатся на его глянцевый бок.

Белая квадратная комната, в которой не было ничего, кроме табурета и стула. Тьер поспешно стёр рукавом белой рубашки брызги крови с одной из стен, завёл руки за спину и ободряюще улыбнулся Лирцу.

— О чём это мы? Да, реальнейшее. Вот, собственно. Нравится?

Лирц сел на высокий табурет — такой, что ноги не доставали до пола, — и обхватил плечи руками.

— Да, сначала тут всё кажется не очень уютным. Но со временем привыкаешь. Чего-нибудь хочешь?

Бывший слушатель попытался помотать головой, но сил хватило только на одну сторону, поэтому показалось, что он как будто дёрнулся.

— А вот это зря, — продолжал Бессмертный. — Здесь вообще существует только то, что ты или кто-нибудь хочет. Вот, например, я хочу чашку кофе — и пожалуйста, — с этими словами он, как балаганный фокусник, накрыл одну ладонь другой, а потом у него в руках появилась чашка горячего кофе. — Хочешь? — Тьер протянул кофе своему собеседнику, но, как только тот попытался взять чашку, она исчезла, и Лирц облился горячим кофе.

Тьер виновато развёл руками:

— Не очень-то и хочешь, значит. Тут так бывает.

Лирц равнодушно подул на ошпаренные пальцы.

— Это твоя семья? — спросил он.

Тьер вздрогнул. Потом рассмеялся. Потом стал ходить по комнате из угла в угол.

— Неправильный вопрос. Неважно, чья это семья. Важно, что ты хочешь, помнишь? Что ты хочешь с ними сделать?

Лирц поднял голову, его голубые глаза подёрнулись чёрным осенним льдом.

— Сжечь, — сказал он и улыбнулся одной стороной.

Огненный дождь, пепел, извержение. Неизбежность и неразборчивость зла.

Тьер снова расхохотался.

— По заветам Защитника, да? Чему тебя только учили, бывший слушатель, очнись! — Тьер стал ходить кругами вокруг Лирца. — Не говорили тебе, что желать людям смерти нехорошо, ну?

Бессмертный резко остановился.

— Но я сказал то же самое. Точнее, сделал. То есть здесь это одно и то же, — сказал он серьёзно и тихо. — И они выставили меня за дверь. Закрылись в своём мудром взрослом мире, а я остался один на тёмной лестнице. И даже спичек мне не оставили. Спички детям не игрушка. А то они того и гляди начнут поджигать тополиный пух и отправлять его на небо. И небо, их небо, где на облаках сидят философы, сгорит. Вот чего они боятся. И поэтому я здесь, в этой тюрьме. Разве это справедливо?

— Нет. Нет, нет, — отозвался Лирц.

Тьер улыбнулся.

— Что это я. Ты извини. Каждому в реальнейшем хочется рассказать свою неинтересную историю. Выклянчить сочувствие. Не нужно на это поддаваться. Нужно думать о себе, о том, чего хочешь ты. Это важно. Только это важно. Вот тебе второе правило.

Лирц осмотрел белые стены, везде одинаковые, застывшие, как прошлогодний снег. Закружилась голова.

— Я хочу, чтобы никто не страдал. Чтобы всё было справедливо, — сказал он.

И тут увидел, как Тьер с первой за всё время знакомства настоящей улыбкой медленно опускается на пол. И на стене за его спиной появляется яркий алый след — словно на картине позднего Обновления. Только два цвета и две линии, между которыми легко проскользнуть птичкой смысла — из клетки мастерства на свободу.

Лирц подбежал к Тьеру и осторожно приподнял его голову, проверил пульс — но машинально, потому что он уже знал, что рана смертельна. О том, что в реальнейшем лучше избегать бессмысленных действий, он уже догадался сам. И всё же осторожно уложил Тьера вдоль стены и закрыл ему глаза.

Вдруг комната заполнилась людьми и странными существами с птичьими головами, рыбьими хвостами и длинными когтями на руках. Они требовательно обступили Лирца и, поскольку посетители всё прибывали, постепенно сужали круг и подступали ближе. Наконец, кто-то коснулся его руки холодной лягушачьей лапкой. Случайно. А потом — намеренно. (Лирц с отвращением заметил, что лягушачья лапка оторвана, из неё торчит прозрачная косточка, и кто-то использует эту чужую конечность так, как он когда-то использовал палочку, чтобы проверить, жива ли жаба, или мышка, или червяк — словом, те, кого не хочется касаться рукой.) А потом они все разом заговорили. На непонятных языках. Бессмысленные горошины звуков отскакивали от белых стен, мешаясь с хлопаньем крыльев и щёлканьем зубов. Лирц закрыл руками уши.