Лирц взял кружку и поднялся по склону холма. Наступало время Вечернего Обряда, время благодарности Защитнику. В Ледяном Замке обряды иногда казались ему унижающими человека упрощениями, костылями реальности. Но здесь, наедине с безответной дремлющей природой, в компании спутников, слишком занятых своими словами и своей болью, Лирц ощутил острую тоску. Тоску, сводящую плечи и рассыпанную чёрным бисером по земле — так что можно бесконечно сидеть, опустив голову, и не собрать ничего.
— Почему ты не играешь на флейте? — Тьер не стал подходить слишком близко, чтобы не испугать бывшего слушателя, но тот всё равно вздрогнул.
— Я… не хочется.
Тьер криво улыбнулся, признавая право на любое враньё — в том случае, когда он знает правду.
— В реальнейшем ты бы уже превратился в камень за такие слова, — сказал он, устраиваясь на плоском валуне, влажном от подтаявшего снега. — Но, если так пойдёт, в реальнейшее тебе не попасть, так что можешь не беспокоиться.
Это Лирц умел — не злиться и не поддаваться праздному любопытству, умел как нельзя лучше. Поэтому он только вздохнул и уставился вверх, отыскивая Корону Королевы и Шляпу Шута.
Но он не умел другого — не умел не слушать, когда человек так хочет рассказать свою историю.
Бывает, хочется
рассказать историю.
В которой
никто не умер
(а и умер —
не долго мучился).
Бывает, хочется,
чтобы тебя послушали.
Но вокруг,
как на зло,
ни одной
лошади.
Хорошо быть лошадью или, например, собакой: можно слушать молча, только не забывать смотреть внимательно, будто всё-всё понимаешь.
Но Лирц был человеком, и ему пришлось спросить:
— А что случилось с тобой?
Дороги назад не было. Не сбежать с этого холма у подножия Ледяных гор.
Тьер доверчиво протянул руку — и Лирц почувствовал холод и дрожь пальцев, уже не понимая, своих или чужих…
Сломалось колесо. Старое дерево рассохлось — так часто случалось. Приходится стаскивать повозку на обочину и устраиваться на ночлег. Мальчишка, похожий на Тьера, радостно бежит искать хворост и сухую траву. Босоногая девочка закуталась в разноцветную шаль и сооружает на земле что-то вроде пещеры из цветных покрывал и ковров. Как только появляется хворост, высокий седой мужчина разводит костёр, бережно прикрывая большими загорелыми руками новорождённое пламя от вечернего степного ветра.
Лирц беспомощно оглянулся: Тьер стоял за его левым плечом и чуть заметно кивнул: смотри. Но смотреть не хотелось. В голове было гулко, хотелось сесть на траву и закрыть глаза, но почему-то Лирц понимал, что не сможет этого сделать, не стоит и пытаться.
Земля под ногами дрожит, и Лирц спешит уйти с дороги, в ту же сторону, что и семья шинти. Они тоже услышали этот звук: мужчина поднимается на ноги, опрокинув в костёр чашку с чаем, так что огонь недовольно прошипел что-то, выплёвывая горьковатый чайный дым, и указывает детям на повозку. Мальчик слушается не сразу, нахмурив брови что-то отчаянно шепчет. Девочка мгновенно исчезает в ворохе цветных покрывал, с привычной ловкостью ребёнка тревожной жизни.
Но это ей не помогает.
На королевской дороге показываются птичники: их красно-зелёная форма видна издалека. Приметив повозку, они сначала ускоряются, но потом замедляют ход и подъезжают с вальяжной неспешностью стаи. Их пятеро. На чёрных породистых лошадях — и когда они спускаются с дороги и окружают повозку, кажется, будто синее небо скрывается за тучей.
Лирц закрывает глаза. И слышит красноречиво короткий звук схватки: топот коней, вскрик, удар, падение. А потом — запах горящей повозки. Лирц никогда его раньше не чувствовал, но безошибочно определяет: так горит чей-то мир. Бывший слушатель открывает глаза, чтобы увидеть, как мечутся перепуганные кони из повозки, под смех птичников, которые долго куражатся, прежде чем позволяют «отпустить лошадок» (чумазая девочка всё повторяет и повторяет это, пока её вместе с братом и отцом связывают и волокут на дорогу).
Придорожный трактир. Запах яблок от огромных корзин, расставленных по углам. Смех, суета, звон бокалов: птичники празднуют победу. Бледный мальчишка Тьер со связанными руками и острым, как нож, взглядом. Отец, успевший постареть лет на двадцать: высокий худой старик, теперь и навсегда не уберёгший . Девчонка, зажимающая уши, точно до сих пор слышит треск занявшейся огнём соломы повозки…
Читать дальше