Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

Жу плачет от этой жалости.

– Да я ведь, девонька, ницего не знаю. Я ить только по коровам да по коровам. У нас инде вот баушка много-от знала, она очень много знала.

– Бабушка? – всхлипывает Жу.

– Да. Баушка чего дак передала маме. А у нас на войне и мама, и папа были, оба. Папа ранен. Ну, я поздно-то и родилась. А мама у нас неграмотная была. Да много неграмотных было, ведь что – не до учёбы, как всё такая жизь-то. То иди в лес, лес ведь женщины готовили, всё делали. А она у нас ничё не записать, токо чего смогла в голову вдать, дак вот. То и дала. Говорила мне, чё делала сама, то и говорила. А всё с коровушками да с коровушкам. А так-то у нас знала бабушка много-ту. И на картах гадала, и про скотину всё знала. К ей ходили люди. Но она очень страшно умирала. – Тётя Валя качает головой и цокает зубом. Жу всхлипывает. Вытирает ладонью мокрое лицо. Боится оторвать глаз от тёте-Валиного, такое оно сейчас сосредоточенное и красивое, словно вырезано из дерева. – Надо было ей сдать это всё, все-то слова. А то ей было очень плохо, она ревела, она не могла умереть, ей не давали эти – чёртики-те сраны, – выдыхает она в лицо Жу почти шепотом.

– Ка… – горло перехватывает, и Жу икает. – Какие чёртики?

– А чёртики – какие слова-то она знала. Это уж чёртики, – усмехается тётя Валя невесело. – А мама-то посмотрела, как она умирала, дак говорит: «Мне и слов-то таких не надо!» Бабушка говорит: «Возьми слова-то». А мама: «Нет, я боюся». Дак потом тут к бабке, видно, сходили, она говорит: «Заберите слова! Поцто муцаете? Она долго так ошшо у вас пролежит!» И вот велела записать. Бабушка диктовала, а дедушко записал, надо было написать на скалине. Вот эту… много которой. Знашь скалину-ту?

Жу мотает головой. Икота толкается в горле, рвётся наружу. Жу сглатывает. Икота замирает – и опять.

– Да вот, эта скалинка, – говорит тётя Валя и сдирает прямо из-под себя, с бревна, на котором сидит, кусок бересты. – От така. И написал на ней. У́глем. Дак это, дедушко пошёл на реку, велено было снести на реку. Бросил в воду. Дак скалина против течения кило́метр плыла – против течения!

Тётя Валя делает большие глаза. Жу глядит в них, не может оторваться. Видит тёмную воду, качаются кувшинки, плывёт кусок бересты против течения – мимо дома Альбины, мимо церкви, под мост, на бону и дальше. Тёмная вода, густая.

– А дедушка всё шёл, а она плыла, тихо-тихо. Ведь надо вниз бы было, а оно – вверх.

Тётя Валя крутит коричневыми руками перед лицом Жу. По тёмной воде плывёт скалина. Плывёт, качается, мелькают на её белой спине чёрные слова. Выплыла на самую круговерть, крутит её потоком.

– Потом она докружилася ссереди и – ушла куда-то. – Руки ухнули – скалина нырнула в волну. – Чуть не километр плыла дак тихо-тихо. Потом крутилась, крутилась. И – куда-то ушло. «Больше, – дедушко говорит, – я и не видел». Пришёл с реки, а мама встречает у ворот. «Всё, – говорит, – умерла». Уж, видно, всё ушло, и она… Вот.

Тётя Валя смолкает. Жу выдыхает. Икота, подождав, принимается снова.

– Дак я потому и не знаю ницего, – тётя Валя разводит руками. Улыбается кротко, нежно. – Всё про коров, а уж больше не. О, ты знаешь чего! – вдруг ахает она и хватает Жу за руку, подаётся вся вперёд, заглядывает в глаза. – Ты письмо ему напиши! – говорит звенящим страстным шёпотом.

– Кому? – Жу пугается даже, отстраняется от неё. А она ближе, ближе.

– Дедушке-соседушке, чтобы отдал. Это как камбала, так и писали раньше-то, баушка моя, я не знаю чего, но знаю, что писали, это как письмо было, чтобы отдал. Так вот ты напиши. Ты слов не знаешь, дак ты так, от сердца напиши да в лес снеси. Оставь там где, я не знаю, на пне иль на перекрёстке…

– Но почему – дедушке-соседушке? Я не понимаю.

– Дак то тоже – дедушка-соседушка, лесной – всё он. Он и в хлеву, и в дому, и с коровой. Корова иной раз если там где отстанет, дак: «Ну-ка, дедушка-соседушка, волокись-ка давай, иди», – просишь, за ей чтобы шёл. Так что вот. Ты напиши. Ну, ты уж не так, это – эй, давай! А ты по-хорошему, с уважением: «Дедушка-соседушка, царь лесной…»

– Царь лесной? – изумляется Жу ещё больше.

– Царь лесной, ага. Он и есть. Леший-то который. Всё он и есть. Согорной хозяин.

– Согорной хозяин. – Жу трясёт. Сжимается внутри, в желудке – поднимается сильная, болезненная дрожь. Жу закрывает глаза. Пытается дышать длинно. Обнимает себя руками. Ничего не помогает. Зуб на зуб не попадает. Не унять.

– Но, но, ты чего? Ты чего, девонька?

Жу мотает головой. В темноте мелькают пятна, пятна. Мох, лужи, следы. Ветки, трава. Опять лужи. Согра.