Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

Слёзы душат, солнце заливает комнату, пот стекает по позвоночнику, но надо уходить. Обуться в холодной веранде, прикрыть тихонько дверь, чтобы не хлопнула, подняться на дорогу, миновать улицу – и дальше, дальше, всё лесом, не оборачиваясь и никого не встретив. Только прежде, чем выйти на дорогу, обязательно постоять на пригорке, полюбоваться напоследок озером. Большое, красивое озеро, играет и золотится от солнца. Тучи гуляют по небу, уходят за лес, и трава пылает, и озеро становится золотым. И зелёная лодка у берега. Словно ждёт. А где-то там, на другой стороне – заповедная согра, и на берегу, у самой воды, растёт травина – обыкновенный борщевик.

Жу пойдёт по дороге, мягкая подошва резиновых сапог уходить будет, как в масло, в податливую, дождём смягчённую пыль. Вокруг встаёт лес, и запахи пряные, зрелые. Запахи лета, сосен, северного белого мха. На дороге уже нет следов, где проехали они недавно, смыло дождём, и Жу пойдёт вперёд просто так, не оглядываясь и никого не встретив, катая в голове слова и мотив.

Или всё-таки спуститься к озеру и сесть в лодку. Сесть в лодку и оттолкнуться от берега. Золотая вода качается, подводные травы гладят дно. Жу силится взять весло, но оно очень тяжёлое, крутит лодку на месте, Жу не может с вёслами совладать, как с огромными нелепыми крыльями. Тогда вынимает из воды и кладёт их на борты. Это неважно. Туда, куда Жу хочет доплыть, вёсла не нужны.

Жу улыбнётся и ляжет на дно лодки. Облака, уже белые, уже без дождя, клубятся над озером, над лесом, и небесное золото играет у них в брюхе. Жу знает, это свет Лизаветы Ивановны. Свет и тепло, тепло и свет. Лизаветы Ивановны, Манефы Феофановны, тёти Вали и тёти Маруси, пасечника с женой и Александра Ивановича, всех старушек и старичков, свет долгих жизней и морщинистых рук. Жу улыбается, лодку качает. Лодку качает и несёт, куда надо, осталось только немного подождать. Ждать, смотреть в золотое небо. Слушать и наблюдать, – всё, что Жу умеет и любит делать, ничего не умеет больше, а это – за милую душу. Слушать, как Лизавета Ивановна рассказывает про военное детство, а Манефа – как бегали в спелой ржи, чтобы в сапоги насыпались зёрна – только их нельзя было доставать при людях, увидели бы – посадили. «А и посадили бы, посадили», – спокойно отвечает на это настоящая Маруся, и смеётся, выскакивая из дома Манефы, и бежит вокруг церкви безумной Альбиной, кидая в мальчишек клубнями картошки, а те уплывают на бону, прячутся от неё на спине серого камня и кричат: «Ведьма! Ведьма!» Росомаха чешет седые волосы рыбьим гребнем, сидя на коряге на другом берегу реки, вскинет испуганные щучьи глаза и уйдёт под воду. Тётя Валя завяжет узелки на ниточке, сорок узелков, сорок штук, чтобы никакие черти не развязали, и пойдёт на кресты, бросит по левую руку. Иди назад, никого не встретив.

Жу улыбается, шагает бодрее. На дороге светло, а в лесу гораздо темнее, и Жу всё вглядывается, высматривает, не замелькают ли изгороди, не появятся ли калитки. Но нет, не мелькают – рано. Ещё семь километров впереди.

Светлой тенью, бесшумным ветром вылетает из леса сова. Пересекает дорогу и исчезает меж деревьев. Жу не чувствует страха. Откуда ему взяться? Лес прозрачен, задумчив, капают запоздалые капли с иголок. Жу смотрит на облака и улыбается. Лодка качается, и тянет её к дальнему берегу. Где согра, где ходит хозяин и не хочет брата вернуть. Где растёт из воды заветная травина – дворовая трава, лешогон. Бери не голой рукой, не в одежде, не передом, не задом, не мужиком, не бабой, сама разлаписта, дудка гола, и листьё широко. И цветки красные, белые таки цветочки. Вырвешь с корнем – и беги, не оглядывайся. Да всю не берут, один только листок-от. А как возьмёшь, заверни во что – в бумаги ли, тряпицу, и ложи за икону, да в дом не вноси, не в мшаной постройке, а то силы не будет. А как уйдёт корова, не вернутся овцы, как сгинет в лесу муж ли, брат ли, так вешай над дверью. В хлеву ли, в доме, над той только, через какую дверь вышел. В последний раз вышел. В последний раз. Ну а как назад пойдёшь – не оглядывайси. Пугать будет, звать, кричать, плакать – не оборачивайся, не верь, а то захлешет. Хозин захлешет. Так что не оборачивайся и терпи. Дак и терпишь, уж знашь, само это. Кто попало же не пойдёт за травиной. Только кто знает , а другому она и не дастся. Так от.