Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

заканчивает она, и оба – и Лизавета Ивановна, и Алексей Иванович – дружно смеются.

– Дак надоело уже, сил ведь нету никаких, терпения!

Ольга. Кричит на весь дом. Звенят тонкие фарфоровые чашечки в горке, праздничные чашечки, для гостей. Мелко-мелко, испуганно, высоко. Жу на кухне, на диване сидит и слышит. Как Ольга кричит – слышит хуже. Как чашечки звенят и как рамка вздрагивает – лучше. Колька и Володька кивают, будто подбадривают: не боись, прорвёмся.

Жу плотнее сцепляет пальцы и ладони между коленей. Глаза – в пол. По полу топают Ольгины ноги. Останавливаются перед Жу, прямо возле лис.

– Ты где была? Ты хоть сказать можешь, где ты шляешьси? Ты понимаешь, что тут все опять из-за тебя на голове ходят? Что, куда, чего! Не пороли тебя в детстве-то! От я сейчас вицу возьму да как выдеру одно место-то!

Жу молчит. Жу смотрит на лис. Они прижались друг к дружке, носы прикрыли лапами – спрятались. Жу тоже хочется прикрыть если не нос, то глаза. Всё равно же не знает, что сказать. В памяти всё вместе – и лес, и озеро, и кладбище. Но нельзя же быть сразу в трёх местах? То-то и оно.

– Срамота одна, срамота! Свалилась на нашу голову. Обрилась. Срам, прости господи! На улицу-то как выходишь, ровно тифозная! Люди-ти смеются, поди! Тьфу!

Ольгины ноги отходят. Жу закрывает глаза. За закрытыми веками не так страшно. За ними только пятна, красные и белые. Мелькают в такт с Ольгиными словами.

– Это, баушка, Сашка Долгов приезжал. С Палкинского волоку, – гремит Ольга в глубине дома. Манефа – там. Манефа в своей комнате, лежит. Жу понимает, что Манефе плохо, понимает, что это всё из-за Жу. Но что теперь делать-то? Закрыть нос лапами, закрыть глаза, сидеть и ничего не видеть. – «Я, – говорит, – парня вашего привёз. Он, – говорит, – у нас прикемарил». – «Какого, – говорю, – ошшо парня?» – «Да от, – говорит, Женя. – У нас был. Про травину спрашивал». Я там чуть не упала, баушка, вот правда! Ну, думаю, убью сейчас. «Да это, – говорю, – девка! Маринкина падчерица, прислала её нам, ненормальную!» Уж я не сказала: ненормальную, уж я это так, но стыдно же, баушка, прям, знашь, стыд один! Как на людях-то показаться топерь? А ещё ты знашь, Ленка-то Быкова что носит? Что их двое было, ты подумай! Двойняши, брат и сестра. И сестра, мол, вышла, а брат так и потерялси! Нет, баушка, это нормально вообще? Да сама ж и сказала, больше-то некому! И теперь все носят, что ты девку травиной вытащила, а брат так и осталси и мы как будто не ищем его и милицию не зовём, ничего. Но, я Ленке-то сказала уже всё, что я про её глаза бесстыжие думаю. Но с этой-то делать теперь чего, я тебя спрашиваю, чего делать-то?

Манефа отвечает что-то слабо, Жу не слышит. Слышит только, как скрипит и вздрагивает взбудораженный Ольгиным криком дом. Как ходят половицы. Вздыхает что-то в трубе. Капает из крана вода. Стыдно ли дому, печке, крану? Стыдно ли хозяевам дома? Стыдно ли Манефе? Жу не знает. Только плотнее сжимает глаза.

– Да какая забота, баушка, ты соображаешь ли?! Нет, я Марине позвоню, пусть приезжает, забирает. Придумала же – себе хахля нашла, а нам – водись! И ладно бы нормальная была девка! Я ж думала: хоть уезжать спокойно буду, всё не одну тебя оставляю. А теперь – какой! Вам кажной по няньке надо!

Жу чувствует страх. Он рождается в ладонях, холодным потом обдаёт пальцы, тянется к желудку. Марина приедет, Марина заберёт. В город, к отцу. В больницу. К пыльному маминому инстаграмму. Жу чувствует ужас. Нет, нет, этого нельзя, не надо, нет! «Двадцать годов, а всё лялечка», – отзывается в голове успокоительный голос Лизаветы Ивановны.

И Жу вдруг начинает смеяться. Ничего не может с собой поделать, сидит и хихикает. Вроде не над чем, но остановиться не может. От голоса Лизаветы Ивановны в голове, такого милого, чистого, детского, как будто кто щекочет – и смех разбирает всё сильней и сильней, Жу уже хохочет в голос.

Ноги Ольги появляются в проходе у печки. Ольга стоит в оторопи, смотрит на Жу. Жу смеётся. Ольга молчит, хлопает глазами. Жу смеётся, не обращая внимания на Ольгу, на её злость.

Звонит телефон, Ольга снимает трубку.

– Да, Мить. Выхожу, всё. – И к Манефе. – Митька Колтышев приехал. Я не знаю, баушка, как ты справишься тут с ей, чего. Но мне надо ехать. В общем, так давай: ежли что – сразу звони Марине. Ты терпеть это нанималась? Но. А зачем тогда оно тебе надо?

Смех удаётся победить. Сглотнуть, подавить, хотя он всё ещё бродит в теле, распирает желудок. Жу икает. Всё сильней и сильней. Уже чуть не подпрыгивает на диване. Рамка в горке шатается. Ольга с тяжёлой дорожной сумкой проходит к двери не оборачиваясь. Володька качает головой и тащится за ней следом.