Тори Халимендис - Самая темная ночь

Девочку Сузи забрала с собой, покойницу тоже принесли в ее дом — ведь своего жилья у бедолаги в деревне, само собой, не имелось, а вдова, удочерив ребенка, стала для несчастной как бы родственницей. В последний же путь на погост надлежало отправляться из родного дома. Женщину обмыли, расчесали спутанные волосы и заплели в косы, перевязав их синими лентами. Платье из темно-зеленого бархата высушили и почистили, а местами и подлатали. Но вот украшения: изящные серьги-подвески, неширокий браслет, усыпанный каменьями и сложного плетения цепочку с кулоном — с покойницы сняли. Вещи эти были отданы Сузи и спрятаны вдовой на дно сундука.

И платье мертвой женщины, и ее драгоценности, и рубашонка малышки из тонкого полотна заставляли предполагать, что жертвы стихии не были простолюдинками. А когда Сузи впервые купала названную дочь, то обнаружила еще одну странность. На крохотной ручке чуть пониже локтя девочки темнела небольшая отметина в виде крылатой ящерицы. Но об открытии своем вдова никому не сказала.

Матушка Сузи назвала меня Алессой — именем своей давней подруги, которая навсегда осталась для бывшей горожанки в прошлой жизни. От меня никто и не думал скрывать, что я найденыш, и я с малых лет знала, что матушка Сузи мне неродная, но знание это не мешало мне любить и почитать ее. На старом погосте я и с закрытыми глазами могла найти могильный камень, на котором были начертаны только слова молитвы, а место для имени оставалось пустым. Иной раз я долго сидела у камня и разговаривала с лежащей под ним незнакомкой. Более всего интересовало меня, была ли та моей матерью.

— Вот уж не знаю, Лесса, — сказала матушка Сузи, когда я задала ей этот вопрос. — Нашли-то вас в одной лодке, да только ничего это не значит. Покойница могла тебе и матерью, и сестрой, и дальней родней приходиться, а то и вовсе никем не быть.

— А я похожа на нее? — упрямо спрашивала я в надежде уловить хоть какой-то намек.

— Да разве ж теперь определишь, — вздыхала матушка. — У тебя вон волосы светлые, в рыжину отдают, да глаза золотисто-карие. А у нее, уж прости, но цвета глаз я не разглядела. Волосы… вроде бы русые были, да только потемнели они и слиплись от морской воды. Хоть наши бабы и привели покойницу в должный вид, только все равно не понять, какой она при жизни была. Ну вот что роста небольшого да худощавая — это я сказать тебе могу, но для этаких примет ты сама покамест маловата будешь. Одно сказать могу: такой отметины, как у тебя, у нее не было.

— Значит, я не ее дочь? — мне стало отчего-то грустно.

— Быть может, что и ее. Отметина ведь и знаком отцовского рода оказаться может.

О странном пятнышке на руке матушка Сузи настрого приказала мне никому не говорить. И пусть я не понимала причины запрета, но ослушаться приказа не смела.

Изредка, после долгих уговоров матушка доставала из сундука оставшиеся после незнакомки драгоценности и позволяла мне ими полюбоваться. Играть украшениями мне и голову не могло прийти: для игры у меня были незамысловатые куклы, сработанные местным умельцем, одноногим Томасом. Ноги он лишился, по его словам, в жестокой схватке с акулой, оставшейся после встречи с отважным рыбаком одноглазой.

— Я без ноги, она без глаза, — балагурил он по праздникам, опрокинув стаканчик-другой. — Справедливость, она есть на этом свете.

Прочие рыбаки, правда, шептались за его спиной, что не было никакой справедливости в море, как не было и самой схватки, обраставшей в пересказе Томаса все новыми подробностями с каждым последующим стаканом. Якобы удалось бедолаге спастись от верной смерти по чистой случайности, и он, лишившись только ноги, дешево отделался. Как бы то ни было, но первый месяц после произошедшего с ним несчастья Томас пил крепко, а затем взялся за ум и принялся мастерить разные безделицы. Нехитрыми игрушками играла вся деревенская ребятня, а у мастера всегда была еда на столе, дрова в поленнице и одежда в сундуке. Да и монеты водились на то, чтобы по праздникам выпивать в единственной на всю деревню корчме.

Так что играла я грубо сделанными игрушками, а вот украшения готова была рассматривать часами, изредка поворачивая их так и эдак, осторожно прикасаясь самыми кончиками пальцев. И дело было не только в изысканной красоте изделий, но и в том, что только они тонкой ниточкой связывали меня с моим прошлым, с моим настоящим именем и моей настоящей семьей. Мне мечталось, что однажды я разгадаю тайну своего рождения, найду своего отца (в то, что незнакомка, лежащая на погосте — моя мать, я в глубине души была твердо уверена), который, конечно же, окажется человеком богатым и уважаемым. Отец, разумеется, обрадуется вновь обретенной дочери, которую он давно и безуспешно искал, и заберет нас с матушкой Сузи в свой дом, огромный, просторный и светлый. Потом они с Сузи полюбят друг друга — а как же иначе? ведь Сузи такая замечательная! — и поженятся. И даже, быть может, родят мне братика или сестричку. Такие мечтания посещали меня всякий раз, как я любовалась переливали драгоценных камней на скатерти из беленого полотна в небольшой горнице.